Знак священного

Некоторые комментаторы, полагая, что чудовищные теракты 11 сентября 2001 года можно объяснить верой и интересом их исполнителей, подолгу обсуждают цели этих людей и задаются вопросом о предметах их стремлений. Лучше бы они перечитали Руссо или его ученика Достоевского. В другой работе[200] я уже попытался показать, что ошибочно объяснять немыслимые поступки путем придания им смысла на основании якобы радикального отличия между нами и преступниками. Напротив, желания преступников не отличаются от наших и страсть конкурентной борьбы движет ими ничуть не меньше. Просто когда лихорадочное соревнование захватывает всю планету и когда некоторые в нем постоянно проигрывают, зло ресентимента – называемое также гордыней, уязвленным самолюбием, завистью, ревностью, страстью ненависти – неизбежно ведет к хаосу. Как мотылек, бьющийся о лампу, или два «Боинга», врезающиеся в две «башни силы», человек, прельщенный тем, кого он невольно считает лучше себя, натыкается самым жалким и трагическим образом на каждое встречаемое на пути препятствие – потому что оно занимает его больше, чем предмет.

Здравый смысл оказался настолько искажен духом демистификации, что «интерес» отныне означает исключительно обозначаемое в английском языке словом self-interest – приблизительно «эгоистический интерес». Но, как напоминает нам Ханна Арендт, интерес есть расположенное среди людей (inter-esse) и их «объединяющее, но также не позволяющее [им], так сказать, упасть друг на друга». Арендт добавляет: «Совместная жизнь в мире обозначает, по сути, что предметный мир располагается среди всех тех, для кого он общий, так же, как общий стол располагается между всеми вокруг него сидящими. Мир как то, что посередине, одновременно и соединяет, и разделяет людей»[201].

Ресентимент как высшее проявление зла и есть состояние, при котором ничто, ни один обусловленный миром интерес не располагается между людьми, отчего они «падают» – то есть нападают – друг на друга. При отсутствии опосредования наступает буйство чистого насилия: люди сталкиваются друг с другом напрямую, теряя при этом всякое представление как о собственном интересе, так и – тем более – об интересе общем.

Отсюда необходимо заключить, что в «логике интереса» есть здоровое зерно. Если бы она правила миром, он был бы куда более пригодным и приятным для житья, чем на самом деле. Слепое пятно экономического видения, а заодно и Бурдьё, в том, что – поразительный парадокс! – они принимают интерес за наилучший параметр для описания человеческой природы и не могут даже представить ситуацию, при которой нет ни интересов, ни предметов желания, ни общего мира, а лишь чистое насилие. И нет никакого желания смеяться над их наивностью и простодушием – в нынешнем мире это иначе как грубой халатностью не назовешь.

Сакрализация жертвы

В заключение скажу о главном, по моему мнению, препятствии, мешающем полностью охватить все грани проблемы неравенства. Проблема эта не теоретическая (недостаточно в очередной раз придумать «одну из возможных» теорий справедливости), а исключительно практическая. Более того, проблема неравенства должна рассматриваться в историческом, политическом и даже антропологическом контексте, в чем никакая «моральная геометрия» не поможет. Суть проблемы такова: в нашем мире всякий униженный слишком часто выставляет себя жертвой, а жертва в нашем мире священна. Отсюда главное препятствие – сакрализация жертв.

Универсализация заботы о жертвах ярчайшим образом свидетельствует о наступлении единой цивилизации в масштабах всей планеты. Повсюду преследуют, убивают, истребляют и калечат во имя каких-то реальных или мнимых жертв. Пользуясь такой «правильной» логикой, исламские камикадзе нанесли удар по Америке во имя жертв Хиросимы. А на Ближнем Востоке израильтяне и палестинцы – парадокс! – «воюют, чтобы стать жертвой»[202]. Таково чудовищное извращение заботы о жертвах, когда-то бывшей знаком христианства и – по мнению Ницше, самого антихристианского философа, – отличительным признаком породившей его рабской морали. На это можно ответить вслед за Илличем или Жираром (о них выше), что перед нами извращенное христианство.

Влияние этого извращенного христианства становится очевидным, если принять в рассмотрение такой примечательный факт: слово «жертва» теперь означает исключительно самопожертвование. Не прошло и недели после 11 сентября, как воспрял из пепла врожденный антиамериканизм одного из слоев французской интеллигенции, отказавшейся осуждать преступников, потому что те, дескать, пожертвовали своей жизнью. В голове не укладывалось, что «жертвами» можно было отныне называть не погибших в башнях несчастных, а самих террористов, получивших даже двойной статус жертвы – сначала мировой несправедливости, а затем принуждения к мученичеству.