Знак Водолея

— Животы, mesdames! Убрать животы!.. Безобразие! Распустили, как деревенские бабы! Фуй! Фуй! Тяните животы! Сильнее! Еще, еще! Что, Дорошенко, не можете? Сразу видно, что объедаетесь! Чревоугодие! Позор, стыдно!

Вера старалась изо всех сил, но, будь она помудрее, отчетливо поняла бы, чем вызвано столь частое обращение к ней строгой учительницы. Изо всех сил выполняла она требуемое, полагая, что оттачивает этим свое мастерство. Ей и в голову не приходило, что в глазах старой балерины, мэтрессы, полубогини, она давно уже превратилась в оселок, на котором та оттачивает мастерство других своих учениц.

— …Что вы так тянетесь, Дорошенко? Вы думаете, это красиво? Красота, моя милая, возникает тогда, когда движение одухотворено, когда в нем соединились чувство и мысль. Вы — немая, вообразите себе, что у вас нет ни глаз, ни губ, ни голоса. У вас есть только тело, ноги, руки… Вот передайте ими свой непокой, страдание… Вот видите, mesdames, как это деревянно, косноязычно, искусственно… А тело балерины должно быть свободно, как пламя, как волна, как вихрь! Смотрите, я вам покажу ту же тему, те же движения, чувствуйте разницу!..

«Из глубочайшей древности, из самых далеких времен человеческих идет это первое из искусств — искусство танца, — любила она повторять. — Первое оно потому, что родилось из движения, которое бесспорно явилось ранее слуха и зрения, намного раньше мысли и уж конечно намного, намного раньше слов. Оно из той тьмы не веков даже — миллионолетий, когда движением было все. И сама мысль была еще всего-навсего простым телесным движением. Так она выражала себя. И жажда мудрости пробивалась к жизни через движение. В движении искал себе выхода к власти зачавшийся дух человеческий. Лишь зоны спустя стали обнаруживаться и звук, и цвет, и мысль открыла для себя речь…»

Старая балерина, для которой искусство не имело более тайн и недостижимых вершин, ястребиным глазом следила за ученицами, оберегая то великое и святое дело, которому она отдала жизнь, от проникновения случайных, ленивых, неспособных. В той волшебной державе танца, которую она полагала своим единственным и навеки возлюбленным отечеством, только талант, отточенный годами сверхчеловеческой неистовой муштры, имел право считаться подданным. Все остальное — шваль! Фи! Прочь! Только та, кто умеет думать движением — не подражать чужим пируэтам, не ловко задирать ноги и простирать руки, но выражать движением ясную мысль, передавать с ее помощью понятия сложные, возвышенные, прекрасные, может надеяться войти туда, где каждая половица освящена шагами великих и бессмертных, — на сцену императорского балета.

Враждебно и насмешливо поглядывала она на старательную красивую овечку, затесавшуюся в козлоногое стадо. Будущее той было уже определено, взвешено и записано огненными буквами в книге судеб. В лучшем случае останется для нее крутая и скользкая тропинка на драматическую сцену, где не то что танцевать — ходить как следует не умеют…

27

Вечером в «Эрмитаже», в том самом «Жемчужном» банкетном зале, где искусно расположенные зеркала как бы расширяют пространство до невероятных размеров, пировала веселая и шумная компания. Василий Михайлович Крылов праздновал удачное (может ли быть иначе?) завершение своей очередной замечательной киноленты «Ванька-ключник — злой разлучник». Собрались все участники, в том числе нарочно для этой фильмы приглашенный специалист — бывший сотрудник Мельеса, известнейший мастер комбинированных съемок. Специалист оказался не только мастер своего дела, но и не дурак выпить. Уже к середине ужина он изрядно наклюкался, и Тисье, сегодня почему-то трезвый, задумчивый, даже грустный, попросил Яшу отвезти гостя в номера «Люкс», уложить, успокоить и сразу же вернуться для пированья. Это было близко, возле Страстной площади, Яша рассчитывал обернуться за полчаса, но и за час не управился. Специалист во хмелю был строптив, склонен к буйству, словом, пришлось повозиться. Вернувшись, Яша не застал Тисье, он тоже уехал, сказавшись не совсем здоровым. Отбыл с ним вместе и художественный руководитель филиала господин Мэтр, который, впрочем, никогда не задерживался за полночь. За столом поредело, но стало более шумно и весело. С Крыловым во главе остались крепкие головы и луженые глотки, готовые гулять и веселиться до утра, а утром все начинать сызнова. Один из актеров достал из подбитого бархатом футляра красотку-гитару и уже ласкал ее струны умелыми пальцами, другой, огромный, толстый, с непристойной плешью на темени среди густейших кудрей, прочищал горло, откашливаясь глубоким басом, заставляющим испуганно вздрагивать пламя свечей…

Но нельзя было начать. Хозяин и виновник праздника все говорил, говорил, тряся толстым пальцем перед носом своего любимого ассистента Пети Чурсина, щедро, ото всей души раскрывал ему секреты и тайны своих потрясающих успехов: