Знаки любви

Я всегда сидела в «Пальмире» в те вечера, когда Артур рассказывал свои удивительные истории с маленькой сцены перед публикой, которая слушала с детским восторгом. Число зрителей росло от недели к неделе. В июне Артуру пришло приглашение от одного из столичных театров. Не хочет ли он стать режиссером постановки на одной из их сцен? Артур вежливо отказался, слишком много будет забот.

– У меня нет таких амбиций, – сказал он.

И мы двое, мы были влюблены. Это было заметно всем. Знакомый со времен моей работы в рекламе сказал, что мы светились, когда шли по улице вместе. И мы по-прежнему лежали рядом на матрасе в его квартире так часто, как только могли.

– Это наш базовый лагерь, – говорил Артур.

– Нам не нужно покорять гору, – сказала я, гладя его по плечу. – Зачем куда-то карабкаться, когда есть крылья.

И тем не менее я иной раз изучала подушечки его пальцев: отпечатки напоминали горизонтали на карте – крутую, недоступную для подъема гору. Где и крылья едва ли смогут помочь. В такие минуты неумолимо всплывала мысль: я ничего не знаю о нем. Я не знаю его.

И мне было невдомек, что именно вскоре случится.

Есть одна деталь, о которой я позабыла в тот вечер, когда рассказывала Артуру историю про кота. Когда мы стояли у могилы – Рамзес, 1965–1976 – и когда дедушка увидел, как безутешно я рыдаю, он осторожно положил руку мне на макушку и произнес: «Может, я и не могу совершить невозможное, но это не значит, что с этой задачей не справишься ты».

XII

Лето выдалось дождливым. Если и случались приятные теплые дни, то после обеда все равно раздавались грозовые раскаты. Грохотало так, что дрожали стекла, и я не помню, чтобы раньше читала о таком количестве людей, в которых попала молния. Многие скончались от полученных травм. Я также не припомню такого затяжного дождя. Ровный, беззвучный, проливной дождь стал декорацией для Артура, который играл в гостиной, усевшись между мной и окном. Я слушала мрачные звуки виолончели, теплое вибрато, которое вызывали длинные сильные пальцы, и смотрела на потоки воды, сбегавшие вниз за спиной играющего. Будто он снова рассказывал историю о Гильгамеше и потопе, только на этот раз без слов.

Мы ездили купаться на острова во фьорде лишь изредка. Из-за дождя мы наведывались в другие кафе и открытые пекарни, подглядывали там идеи для улучшения «Пальмиры». Какие газеты и журналы стоит выложить для посетителей? Может, нам тоже писать меню на доске мелом? Есть ли более привлекательная музыка для кафе, чем джаз пятидесятых? Мы ели клубнику в постели, мы смотрели по ночам фильмы. Мы смеялись над шутками, понятными только нам, потому что создали мир, принадлежавший нам одним. Мы брели по блестящему от дождя асфальту к маленьким потайным сценам, чтобы послушать других рассказчиков. Я никогда не думала, что в Осло столько рассказчиков. Вот чем запомнилось мне то лето: дождем и историями. В эти недели я вдруг начала ощущать беспокойство, ловила себя на том, что выискиваю, за какую бы новую рабочую задачу взяться. Артур продолжал печь, но все больше занимался на виолончели. Я часто сидела и слушала его в почти голой гостиной, пока он играл пассажи из трех сюит Макса Регера для альта соло или страстной ля-минорной виолончельной сонаты Грига. Его темный силуэт в сероватом летнем свете, золотистая кожа лица, уверенные движения смычка на фоне живописного проливного дождя.

Несмотря на всю веру в возможности нового шрифта Cecilia, я не была готова к тому фурору, который эта немного банальная история произвела в англоязычном мире. В конце августа, прямо после выхода книги, мне позвонили из лондонского издательства и засыпали меня веселыми поздравлениями.

«Я так горжусь, – сказала тетя. – Но мы и не удивились. Мы сразу поняли, что эта книга из ряда вон».

Неделей позже я получила толстые конверты с рецензиями на «The Lost Story». «Волшебный текст», – звучало рефреном. Критики были потрясены, переполнены эмоциями, тронуты; они состязались друг с другом в описании образов и ощущений, которые возникали у них во время чтения.

Затем последовала реакция публики – не в последнюю очередь в виде рекордных продаж. То, что никто не знал автора, даже его пола, еще больше распалило средства массовой информации. Предположения сменяли друг друга. Несколько известных английских писателей подозревались в том, что именно они скрываются за псевдонимом С. Атлас. Газеты также начали публиковать истории об эффекте, который текст оказывал на людей. Читатели утверждали, что он побуждает любить. Пары, переживавшие серьезный разлад, снова полюбили друг друга. Отчаявшиеся люди снова находили в жизни точку опоры. «The Lost Story», казалось, была способна врачевать людские травмы. Книгу превозносили даже политики, упоминали ее в своих выступлениях, говорили, как она повлияла на общество. Короткий роман, казалось, утолил общечеловеческую жажду – да, в минуты смятения я и сама задавалась вопросом, а вдруг это и правда потерянная история, возвращение которой люди приветствуют с ликованием.