Знаки любви

Дедушка нагнал меня и принес в дом. Как следует промыл глубокие порезы, ведь колючая проволока была ржавой. На следующий день мы отправились в Мемфис и сделали для Рамзеса могильный камень. Мне разрешили не только вырезать надпись самой, но и позолотить. Мы уложили кота в добротный ящик, в котором некогда хранились банки с сардинами – любимое блюдо Рамзеса, – и похоронили его у забора за домом. Все выглядело достойно: Рамзес, 1965–1976. Небольшой камень из черного бучардированного гранита и золотое имя. Плюс иероглиф, изображающий льва.

Дед вскоре завел нового кота, такого же черно-белого; он нарек его Рамзес Второй. Как будто Рамзес все равно продолжал жить дальше. Но для меня это было уже не то. Смерть Рамзеса стала для меня водоразделом. После нее я одновременно и верила, и не верила в невозможное.

Мы по-прежнему лежали вплотную друг к дружке. Через какое-то время Артур сказал ободряющим тоном: «Невозможное случается постоянно».

Его пальцы играли с моими длинными черными локонами. Как-то раз, сказал он, как-то раз он выступал в Амстердаме. Целую неделю рассказывал истории из «Илиады» посетителям одного амстердамского кафе на английском. Однажды ночью он брел вдоль канала, когда его нагнали двое хулиганов и хотели ограбить. Без промедления, наверняка потому, что был так глубоко погружен в сюжет, Артур выкрикнул имя, словно призывая на помощь. «Ахиллес! – кричал он. – Ахиллес! Ахиллес!» И тотчас из укрытия прибежал Ахиллес, герой «Илиады», он выглядел в точности так, как Артур его себе представлял и как описывал своим слушателям, герой прогнал двоих до смерти перепуганных негодяев, а затем исчез так же быстро, как и появился.

– Это правда?

Он не улыбался.

– Это действительно правда? – спросила я.

Он не ответил, продолжал играть с моими волосами.

Я развернулась и легла на него, внимательно заглянула ему в глаза, две сверкающих мандалы, каждая со своим темным центром.

Спросите меня о чем угодно, и я едва ли смогу ответить. Но спросите меня о самом глубоком сексуальном переживании в моей жизни, и я без сомнений отвечу: утро, я лежу на матрасе, и между мной и окном, в полосе солнца, на стуле сидит мужчина и играет на виолончели, на нем только белая расстегнутая рубашка, больше ничего. В зимнем свете его кожа отдает золотом – и все это золото достигает меня вибрацией паркетных досок, внедряется в меня музыкой.

Я разослала материал – текст «The Lost Story» и новый шрифт – по знакомым, чьи контакты у меня сохранились и которые, пожалуй, так никогда и не поняли, откуда у меня такая отчаянная потребность экспериментировать с письмом или зачем им впоследствии нужно удалять свои экземпляры и файлы. Фотонаборщики послушно создали файл и отправили его далее, в типографию, а получив почти безупречную корректуру, я сразу поняла, что достигла лучшего результата, чем когда-либо. Сгустились сумерки, и я порывисто вскрыла конверт, не включая света. Как только глаза скользнули по первой строчке, я как будто увидела в темноте искры. Или что-то сверкнуло, и все в голове прояснилось, как когда Артур проводил мне рукой по волосам. Я сползла вниз на стул, зажгла лампу и продолжила чтение. Текст засасывал меня; это было как в серфинге. Меня, мой взгляд, несло вперед, а тем временем электрическое напряжение, восторженная детская радость, растекалось по телу; должно быть, примерно так ощущает себя серфингист, прибавляя скорость на доске, под гребнем волны, в туннеле, который над ним смыкается. Каждая строчка бередила органы чувств. Ни в одном фильме я бы не увидела сцены отчетливей. Более того: я вдыхала запах костра, слышала звуки деревенских кузен, ощущала песок пустыни ладонями, вкус мяса ягненка, которое ел герой, добравшись до оазиса. В работу включились все чувства, среди них и шестое. Я собиралась прочесть только пролог, но не смогла отложить стопку бумаги, пока история не окончилась. Та же история, но другая.

Я была у цели или, во всяком случае, настолько близко к цели, насколько могла надеяться. Я отправилась в Лондон, и в последующую неделю многое произошло. Я передала рукопись, гранки «The Lost Story», своей тете, редактору в одном из крупных, серьезных британских издательств. Она была рада меня видеть, но призадумалась, когда я плюхнула ей на стол целую стопку печатных листов. Она подчеркнула, что будет оценивать родственницу с особой строгостью. Однако я была настроена оптимистично, хотя и не могла предугадать ее реакции. В ожидании я бродила по Лондону и думала о том, что это город Артура. По этой причине я посетила сначала Королевскую академию музыки, а затем Эджвер-роуд, где села в одном из многочисленных арабских кафе. Я заказала ливанскую самбусу, золотистые пирожки с мясом, кедровыми орешками и изюмом; я заказала кофе по-турецки и думала о нем, об Артуре.