Знакомство с разумной религией Иммануила Канта

Постепенное установление власти принципа добра на земле Кант прослеживает в его исторической репрезентации. Кант считает, что пока религия основана на чистой моральной вере, она не является общим состоянием; каждый индивид может осознать свой прогресс, совершённый им в этой вере, только для себя. Поэтому он ожидает регистрацию универсального исторического прогресса только для церковной веры, сравнивая её во всей её множественной изменчивости форм, с единственной неизменной формой – верой в чистую религию. С того момента, когда церковная вера публично признает свою зависимость от ограничивающих условий религиозной веры и необходимость подчиниться им, универсальная церковь начнёт проявлять себя как этическое царство Бога и совершит свой прогресс по направлению достижения своей цели под независимым принципом, который един для всех людей и для всех времён, замечает Кант. (Religion 130) Философ делает предположение, что мы должны иметь принцип единения, если мы рассматриваем модификации одной и той же церкви как последовательность различных форм веры, сменяющих друг друга. Мы можем лишь рассматривать историю церкви, которая с самого начала несла в себе зерно принципов объективного единения истинной и универсальной религиозной веры, к которой церковь постепенно становилась ближе и ближе. По мнению Канта, иудейская вера стоит вне сущностной связи с церковной верой, чья история рассматривается им, даже принимая во внимание то, что иудейская вера непосредственно предшествовала христианству и предоставила физическую обстановку для основания христианской церкви. В его понимании, иудаизм был скорее задуман как чисто мирское государство, с тем, чтобы в случае его разрушения при неблагоприятных условиях он продолжал бы оставаться с политической верой, которая принадлежит ему как сущность, – с верой в то, что это государство будет восстановлено с приходом Мессии. Факт того, что основание этого государства было основано на теократии не делает это основание религиозным, замечает Кант. (Religion 131) Во-первых, хотя Десять Заповедей имели бы этическую ценность для разума даже если бы они не были даны публично, однако то законодательство, в котором они даны, совсем не имеет моральных предпосылок для следования им, – тогда как более позднее христианство помещает основную работу на них – но скорее руководствуется простой и единственной обязанностью внешнего следования им. Во-вторых, все поощрения и наказания ограничены такими, которые могут быть исполнены для всех людей в этом мире без различия. Это может быть эффективным инструментом в политическом государстве для воспитания послушности в своих гражданах, но противоречит всеобщему равноправию этического государства, аргументирует философ. Это должно быть намеренным измышлением, что законодатель этого народа, хотя и представленный как сам Бог, не желает выказывать ни малейшего беспокойства о будущей жизни: рассуждать в политическом обществе о поощрениях и наказаниях, невидимых для этого мира, было бы совершенно непоследовательной и неприемлемой процедурой. В-третьих, в противоположность тому, чтобы установить эпоху, пригодную для достижений универсальной церкви, не говоря уже о её установлении в своё время, иудаизм скорее исключает всю человеческую расу из своего сообщества: народ, избранный Иеговой для себя, враждебен другим народам и как следствие встречает враждебность со стороны других народов. (Religion 132) На этих основаниях Кант не имеет другой возможности начать универсальную историю церкви иначе как с образования христианства, которое основывается на совершенно иных принципах и совершает истинную революцию в доктрине веры. Та обстоятельность, которую учителя христианства проявили для соотнесения христианства к иудаизму, показывает со всей ясностью, что единственной их заботой было найти наиболее убедительные аргументы для представления чисто моральной религии вместо старого культа, к которому люди слишком долго привыкли, продолжает Кант. Последующий отказ от телесного знака обрезания, который служил лишь для отделения этого народа от других, явился гарантией суждения о том, что новая религия, не связанная с уставами старой – более того, не связанная ни с какими уставами – содержит религию для всего мира, а не только для одного народа. Учитель Евангелия провозгласил себя как посланный свыше и в то же время высказал, будучи достойным своей миссии, что вера служения (во времена божественного служения как профессионального так и практики) по существу отменяется; что моральная вера, которая одна делает людей святыми «как мой Отец на небесах святой» и доказывает свою истинность через доброе ведение жизни, – он один есть тот, кто избавляет от греха. (Religion 133) С его смертью публичное описание его жизни, которая служит также универсально как пример для подражания, заканчивается. Более эзотерическое повествование о его воскресении и вознесении (которые есть в толковании Канта просто идеи разума, означающие начало иной жизни и вступление на место спасения, каким может быть общество всех добрых), добавилось как последующее описание и свидетельство его ближайшего окружения, не могут быть использованы в интересах религии в границах только разума, не взирая на историческое положение этого описания. Концепция материализма всех существ этого мира есть материализм в отношении человеческой личности, который был бы возможен только при условии одного и того же тела (психологический материализм, согласно Канту), а также материализм по отношению к существованию в целом в мире, что по этому принципу не может быть иным чем пространственным (именуемым Кантом ещё космологическим) материализмом. Тело само по себе никогда не нашло себя полностью удобным, как оно не в состоянии понять, что будет делать известковая субстанция, из которой состоит наше тело, на небесах или в ином регионе мироздания, где иные условия могут возможно предоставить существование и сохранение живых существ. Это учение, которое есть часть моральной и душеспасительной веры, может вполне обойтись без таких доказательств своей истинности, которые тем не менее привнесены в Святое Писание, как чудеса и таинства; одно провозглашение их есть таинство, требующее исторической веры, которое не может быть доказано как истинное или истолковано в его значении иначе чем через учёность, заключает Кант. (Religion 134) По его мнению, со времени своего основания и до того, как христианство воспитало свою учёную публику, его история неясна, и мы поэтому не можем знать, какой эффект доктрина христианства имела на мораль её приверженцев, – были ли первые христиане личностями, которые истинно улучшились морально или они оставались в своём обычном природном состоянии. (Religion 135) История христианства на первый взгляд, как картина, может вызвать восклицание как у Лукреция «Источником каких злых деяний может послужить религия!», однако из самого факта основания христианства явственен тот факт, что первоначальный замысел лежал в представлении чистой религиозной веры, настаивает Кант, на этот счёт у него нет никаких сомнений: то, что было началом установления этой чистой веры, в последствии должно было послужить основанием для универсальной мировой религии. На вопрос «Какой период во всей истории церкви в нашем времени наилучший?» Кант отвечает без колебаний: настоящий. Во-первых, аргументирует философ, поскольку никто не может оспорить возможность того, что Писание в своём практическом контексте содержит много, что считается Божественным со всем уважением к историческому материалу в нём, есть истинно Божественное Откровение; поскольку единение человеческих существ в одной религии невозможно установить и придать этому единению постоянность без святого текста и церковной веры, основанной на нём. (Religion 136) Наиболее разумное и справедливое, что можно предпринять после принятия этого текста, по мнению Канта, – это не умалять её ценности посредством бесполезных или злоумышленных атак, но в то же время не использовать насилие в обращении людей к этой вере как условию их спасения. Во-вторых, продолжает свою аргументацию философ, поскольку священное повествование лишь истолковано для церковной веры, оно придаёт живое представление истинного объекта как добродетель стремящуюся к святости. На этом основании следует всегда представлять веру в интересах морали с особым вниманием на том, что истинная религия должна выражаться не в знании или в убеждении того, что Бог совершает или совершил для нашего спасения, но в том, что мы должны совершить для того, чтобы стать достойными этого спасения. Это может стать не чем иным, как бесспорной и безусловной ценностью, утверждает Кант, поскольку такая установка уже в состоянии сделать нас угодными Богу и каждый человек может в то же время быть вполне уверен в такой необходимости без малейшего изучения Писания. (Religion 137) Принимая во внимание указующее Провидение, Царство Божие в конечном счёте представлено в святом повествовании не только как приближающееся, задержанное в своём приближении на некоторое время, но никогда не остановленное, а напротив, временами даже ускоренное. Учитель Евангелия манифестировал Царствие Божие на земле перед своими учениками только со стороны славы и моральной стороны, а именно в понятиях заслуги быть гражданами божественного государства, как это толкует Кант. (Religion 138) Что касается счастья, которое представляет другую часть неизбежного желания человеческих существ, он сообщил им с самого начала, согласно Канту, что они могут не рассчитывать на это во время своей жизни на Земле. Отделение добра от зла, которого было невозможно достичь через церковь на протяжении её развития к совершенству, представлено как конечное последствие установления божественного царства после завершения функции церкви, когда вся земная жизнь приходит к своему концу, когда «последний враг [добрых людей], смерть, побеждена» и бессмертие приходит к обоим сторонам: спасение для одних, проклятие для других; сама форма церкви растворяется, по словам философа: представитель Небес на земле становится равным человеческим существам, которые возвышаются до него как граждане Небес, и Бог есть всё и вся. Так представляет Кант историческое повествование будущего миря, которое для него не есть сама история, но прекрасный идеал моральной мировой эпохи, привнесённой через установление истинно универсальной религии и предвиденной в вере по её завершении. (Religion 140)