Знакомство с разумной религией Иммануила Канта

Кант сосредотачивает своё внимание на священстве как правлении фальшивому служению принципу добра. Прославление могущественных невидимых существ со стороны беспомощных человеческих существ естественно коренится в сознании людей и со временем принимает некоторую публичную форму храмового служения, которое затем становится церковным служением после того, как моральная культура среди людей стала ассоциироваться с этим служением: в основании обоих, храмового и церковного служения лежит историческая вера, лишь со временем мы стали рассматривать их как временные и как символическую презентацию путей дальнейшего развития чистой религиозной веры, объясняет философ. Только те служители, чьи намерения в их служении лежат в предрасположенности к доброму ведению жизни, – только они становятся отличными от остальных служителей, действуя из совершенно иного принципа, который возвышается над всеми остальными, а именно, принципа, по которому они провозглашают себя членами невидимой церкви, принимающей к себе всех добронравных людей, и которая одна, в силу своей сущностной структуры, может быть истинно универсальной церковью. (Religion 171) У Канта не вызывает сомнений, что моральное свободное служение Богу / officium liberum (Лат.) угодно Богу непосредственно. Для него, действия, не имеющие сами по себе моральной ценности, могут быть приемлемы как богоугодные только в том отношении, что они способствуют или делают возможным моральное служение Богу. Тот человек, который использует действия, сами по себе не имеющие ничего, что могло бы угодить Богу, но единственно как пути достижения благосклонности Бога, что и служит основанием его действий и желаний, – такой человек в заблуждении считает, что своими действиями он может достичь сверх-естественного эффекта посредством только естественных путей. Попытки такого сорта обычно именуются колдовством, выносит свой суд философ. (Religion 172) Между исключительно физическими средствами и морально действенной причиной нет никакой связи, согласно закону, о котором разум может сформулировать мысль, посредством которой моральная причина может быть представлена как определяющаяся в некоторой степени посредством физических средств. Принимая это во внимание, тот, кто отдаёт предпочтение отправлению уставных законов, требующихся как необходимых для религии в качестве объективных условий для того, чтобы стать угодным Богу непосредственно, – такой служитель трансформирует служение Богу в фетишизм, выносит своё решение Кант. Именно в этой разнице заключается истинное просветление, утверждает философ: благодаря ей служение Богу впервые становится свободным, а следовательно, моральным культом. (Religion 173) Священство представляет таким образом основание церкви в том смысле, пока служение фетишу остаётся правилом; оно всегда предпочитает уставные заповеди, правила веры и следование этим правилам как основополагающую структуру церкви вместо принципов морали. Там, где высказывания веры приняты в основной закон, священство определяет, что может быть определено разумом как вера, наконец, в отношении толкования самого Писания: поскольку как единственный институт, охраняющий и толкующий волю невидимого законодателя, священство имеет исключительную власть администрировать заповеди веры; таким образом, имея в своих руках абсолютную власть, ему нет нужды убеждать, – достаточно отдать приказ. Поскольку помимо такого священства всё что остаётся, это мирские (руководители политического государства не исключаются, замечает философ), церковь в конце концов правит государством, – не через насилие, но через влияние на умы, а также представляя выгоду, которую государство, согласно церкви, может приобрести из безусловного повиновения, которого духовная дисциплина достигла над самим мышлением народа. Так, привычка лицемерия подрывает незаметно преданность и целостность подданных; заостряет их на симуляцию служения также и своих гражданских обязанностей; и, как результат любых неверно принятых принципов, приводит к противоположным результатам, констатирует философ. (Religion 174) Даже когда служение Богу в церкви преимущественно продиктовано чисто моральным почитанием Бога и согласно законам гуманизма в общем, Кант задаётся вопросом относительно рассматриваемой церкви: следует ли содержание религиозных заповедей составлять исключительно из доктрины божественного благословения или также из чистой доктрины добродетели? Божественное благословение содержит две заповеди морального предрасположения по отношению к Богу, аргументирует философ. Страх перед Богом есть предрасположенность подчинения его заповедям как наложенной обязанности, или обязанности подданного/субъекта из уважения к закону. Любовь к Богу, вместо послушания, есть результат только собственного свободного выбора и из удовольствия в законе, как обязанность ребёнка, поясняет философ. Обе заповеди содержат, таким образом, помимо и кроме морали, концепцию сверх-чувственного существа, наделённого качествами, позволяющими достигнуть наивысшего добра, являющегося целью морали, но также возвышающими наши способности. Божественное благословение не может само по себе представлять конечную цель морального устремления, но может лишь служить как средство поддержки и укрепления того, что уже само по себе делает человека лучше, – добродетельная предрасположенность, утверждает Кант: концепция добродетели исходит из самой души человека. В достоинстве гуманизма, которое человек обязан уважать в своей собственной персоне и личном призвании, которого он стремится достичь – в этом есть нечто, что возвышает душу и ведёт её прямо к Божественности, достойной обожания только в силу своей святости и как законодатель добродетели. Концепция мирового правителя, который делает из этой обязанности завет для нас, лежит всё ещё далеко от человека, он рискует растерять свою храбрость, являющуюся существенным компонентом добродетели, и трансформировать божественную благословенность в подхалимскую рабскую подчинённость заповедям деспотической власти, предостерегает Кант. Храбрость стоять на своих ногах может получить поддержку через доктрину искупления, которая следует из предыдущей доктрины божественного благословления. (Religion 176) Если благоговение перед Богом стоит первым и человек, следуя этому, подчиняет добродетель благоговению, тогда объект благоговения становится идолом, он мыслится как тот, кого мы можем умилостивить не через морально правильное поведение в этом мире, но через воспевание и прошение о снисхождении; религия становится идолопоклонством. Так, божественное благословение не есть суррогат добродетели, средство избежать её, но её завершение, с целью увенчать добродетель надеждой окончательного успеха всех наших добрых начинаний, приходит к выводу философ. (Religion 178)