Знакомство с Тишковым

Безусловно одно: Яшка Узелков теперь вызывает более пристальное внимание рассказчика, которому уже недостаточно прежних подробностей, прежних наблюдении. Он будет внимательно следить за Яшкой, и новые детали усилят его настороженность.

Отношение рассказчика к начальнику угрозыска тоже не осталось неизменным. В повести «О любви» протокольно сообщалось, что зимой сотрудники угрозыска составляли «опись наиболее выдающихся происшествий, представляющих, как говорил наш начальник, известный интерес для криминалистической науки»; в «Жестокости» фраза иронически уточняется: «…как любил цветасто выражаться наш начальник».

Рассказчик — не только его интеллектуальные, но и лексические возможности — определяет уровень повествования. «Передав ему слово», П. Нилин вместе с тем по-своему решил и языковую проблему.

П. Нилина не гипнотизирует самобытное крестьянское словцо, оно поблекло в его памяти, ему, в конце концов, не до него. Куда уж колоритен Лазарь Баукин, но и Лазарь изъясняется гладко, чуть не по писаному: «Это еще ничего… Это благодаря господа я только в плечо тебе угодил. Я ведь тебя насмерть мог ухлопать. У меня глаз, ты знаешь, какой? Как у ястреба. Почти что без промаха…»

Автор боится рассеивания, отвлечения читательского внимания, остерегается излишней локализации действия, неизбежной при диалектизмах. В передаче рассказчика должен сохраняться лишь индивидуальный оттенок прямой речи. Никак не более. Функция рассказчика слишком ответственна, чтобы ее можно было совмещать с чем-либо еще.

Рассказчику потребовалось окончить то, что именуется большой жизненной школой, чтобы дать себе отчет, скажем, вот в чем:

«…Всю жизнь я завидовал людям или начисто лишенным воображения, или ограниченным в своих представлениях. Им живется, мне думалось, много спокойнее. Их сердца медленнее сгорают. Им даже чаще достаются награды за спокойствие и выдержку. Их минуют многие дополнительные огорчения, но им, однако, недоступны и многие радости, порождаемые воображением, способным в одинаковой степени омрачать, и украшать, и возвеличивать человеческую душу».

А тогда он считал: «Я живу, как растет трава». И впрямь так жил. При благородстве устремлений ему многого недоставало: уму — широты, смелости, душе — дерзости. Он был верным, но пассивным Венькиным другом. Венька же искал людей, духовно деятельных, способных идти и против течения, отстаивать свои взгляды и тогда, когда с ними далеко не все соглашаются.

Модернизировать прежние отношения Веньки с рассказчиком — внутренне сблизить их — значило для писателя пойти на компромиссное упрощение, значило снять с Веньки часть груза, который тот, сцепив зубы, нес в одиночку. Имелся единственный выход: позволить рассказчику «вырасти», сдвинуться наконец-то с точки, на которой он как стоял в двадцать третьем году, так и продолжал стоять в тридцать девятом.

С первых же страниц «Жестокости» выясняется, что Яшка Узелков не совсем тот человек, за кого принимал его прежде рассказчик, да и начальник угрозыска не такой уж безобидный папаша» как казалось некогда. Узелков и начальник сразу же показывают себя людьми, с которыми теперешнему Веньке Малышеву неизбежно придется столкнуться. Еще не ясно — как, где, но придется. «Жестокость» — в том ее коренное отличие от своей предвоенной предшественницы — повесть о конфликте, трагическом конфликте Веньки Малышева с начальником и Узелковым.

Веньке предстоит вести бой на фронте более широком, чем он в состоянии себе представить, охватить своим юным разумом. В том-то и беда его, что ходом собственной жизни он подготовлен лишь для борьбы с явными, очевидными врагами, вроде «императора» Кости Воронцова.

Но именно то, как он ведет эту понятную ему борьбу, и делает Веньку противником начальника угрозыска и журналиста Узелкова. Поэтому таежные банды, стычки с ними не могут оставаться экзотическим фоном, они выдвигаются вперед, начисто лишаясь архаично-кинематографической завлекательности.

Венькино доверие к людям — это прежде всего вера в переубеждающую, перевоспитывающую, возрождающую человека силу революции.

Нет, не всякого человека. Венька не наивный слепец. Он часто сталкивается с лютыми врагами; таких не перевоспитают душеспасительные беседы.

Но видит он и людей запутавшихся, отчаявшихся, затурканных, отвергающих новую власть, не поняв ее подлинных устремлений.

Над трупом пятнадцатилетнего Зубка, адъютанта убитого атамана Клочкова, Венька не в силах подавить обуревающие его чувства.

«Ты смотри, куда он ему попал… Прямо в сердце. Вот свинья худая! Ну кто его просил убивать мальчишку?»

В Венькином сострадании к застреленному — ни грамма сострадательного всепрощения. Он — солдат. Однако не просто солдат, а солдат революции.

«Клочков — это дерьмо, — покосился Венька на труп Клочкова. — Клочков мог из него (Зубка. — В. К.) только бандита сделать, а мы бы сделали хорошего парня. Просто мирового парня сделали бы…»