Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

«Истинно! исстари слово мы слышим
о доблести данов, о конунгах датских,
чья слава в битвах была добыта!»[66]

.

От зеленых холмов, равнин и тенистых лесов Изумрудного острова мы переносимся на север Дании; здесь, на скалистых пустошах, пронизанных соленым ветром, близ свинцово-холодного моря, сливающегося на горизонте с серой дымкой туманного низкого неба, конунг данов Хродгар строит доселе невиданный по размерам дружинный чертог — место, где будут пировать и жить его воины, и где он сам будет одаривать их оружием и золотыми кольцами в награду за доблесть. Оленьими рогами был увенчан этот чертог, и потому имя ему дали Хеорот — Палата Оленя. Однако радоваться данам пришлось недолго:

«Счастливо жили
дружинники в зале,

пока на беду им

туда не явилось

ада исчадие:

Гренделем звался

пришелец мрачный,

живший в болотах,

скрывавшийся в топях,

муж злосчастливый,

жалкий и страшный

выходец края,

в котором осели

все великаны

с начала времен,

с тех пор, как Создатель

род их проклял».

Пока чудовищный Грендель, исторгшийся из сумрака соленых болот, крадется в ночи к Хеороту, обратим внимание на некоторые характерные черты авторского почерка в «Беовульфе».

Как известно, автором литературного произведения является тот, кто его записал, вне зависимости от того, сохранилось ли в веках его имя. Это альфа и омега вопросов авторства. Неизвестный афинский писец и столь же безвестный аэд VI в. до н. э., в соавторстве создавшие канонические варианты «Илиады» и «Одиссеи», были не только безусловно литературно одарены, но и погружены в культурный контекст великих поэм Гомера. Ирландские монахи, неутомимо записывавшие сотни больших и малых саг, были родом из мира кельтских преданий и мифов, слышали их с раннего детства, а может, и сами встречали сидов из Племени Богини Дану лунной ночью в холмах.

Анонимный церковный клирик, записавший более тысячи лет назад текст «Беовульфа», очевидно вынужден был адаптировать текст языческого эпоса к доминирующей христианской культуре. Сама мифологическая история о Беовульфе сложилась еще в дохристианскую эру, когда в далеком северном крае не слыхали о библейских сюжетах, но, читая о происхождении кошмарного Гренделя, мы вдруг встречаем хорошо знакомых ветхозаветных персонажей:

«Не рад был Каин

убийству Авеля,

братогубительству,

ибо Господь

первоубийцу

навек отринул

от рода людского,

пращура зла,

зачинателя семени

эльфов, драконов,

чудищ подводных

и древних гигантов,

восставших на Бога,

за что и воздалось

им по делам их».

Эта восходящая к Каину довольно наивная генеалогия зла, в которую автор определил не только антропоморфного Гренделя, но и драконов, заодно с эльфами и прочими чудищами, явно появилась при записи поэмы и объясняется характером той среды, в которой находился создатель первого манускрипта. То, что он в принципе взялся за увековечение древнего эпоса, позволяет предположить, что сам автор был рожден и воспитан в его культурном пространстве. Но время и труд писца — ценнейший ресурс, а потому нужны были веские основания, чтобы при случае объяснить, отчего этот ресурс потрачен на запись языческого эпоса, а не переписывание Библии или хотя бы переводов Аврелия Августина. Вероятно, многочисленные религиозные морализаторские пассажи, которые постоянно встречаются в тексте, предназначались именно для идеологического оправдания своей работы перед церковным начальством.

Можно представить, как молодой монах, записав еще сотню-другую стихов, спускался из рабочей кельи к отцу-настоятелю и почтительно подавал испещренные чернилами листы пергамента. «Хорошо, хорошо, — одобрительно бормотал аббат, — но вот тут нужно добавить еще про волю Божию. Через месяц к нам будет епископ, кто знает, вдруг захочет взглянуть, чем ты занят…». Молодой монах-переписчик кивает, смотрит через решетчатое окно на серовато-белые волны прибоя, вспоминает родную деревню и с детства знакомую повесть о герое Беовульфе и страшном Гренделе.

А вот, кстати, и он: