Читаем Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира полностью

В этом правиле Телемской обители — весь смысл и вся суть гуманизма. В конечном счете, оппозиция между теоцентризмом и гуманизмом сводится к конфликту двух утверждений: человек — это скот, который нуждается в насильственном правлении, контроле, принуждении, кнуте и прянике, обмане, манипуляции, и снова в насилии и принуждении. Или человек — человек, и достоин свободы, уважения, правды. Первым гуманистом в истории, без сомнения, был Христос, назвавший своих учеников не рабами, а друзьями[131] и отменивший власть фарисейских правил в пользу закона любви. Этот закон не знает страхов или запретов, и апостол Павел говорит об этом практически словами главного правила Телемской обители:

«Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною»[132].

Правда, всего через пару-тройку веков решено было, что запреты все-таки полезней свободы, что «раб Божий» звучит как-то правильнее, чем друг, и что подползать к Богу следует на четвереньках, да не напрямую, а с помощью захода через святых, как к высокопоставленному чиновнику. Невозможно тиранически править другом Бога, а вот по-скотски хлестать кнутом и дразнить пряником раба Божьего получается запросто. Рабле, безусловно, был в курсе этих историко-религиозных нюансов, а потому никогда не высказывался против собственно христианства. Его «ДЕЛАЙ, ЧТО ХОЧЕШЬ» — символ гуманистической веры в светлую природу человека. Через пару столетий этот краткий Телемский устав отзовется в учении Руссо о естественном человеке, а еще через двести лет получит неожиданное подтверждение в практике, не имеющей на первый взгляд отношения ни к литературе, ни к философии.

Публика, не мыслящая себе иной системы ценностей кроме той, что предлагает теоцентричная патриархально-военная культуры, обыкновенно называет гуманизм слишком идеалистичным, далеким от реальности, основой которой представляются каменные стены и правила с перечнем наказаний.

Вряд ли можно представить себе человека менее склонного к идеализму, более материалистичного и прагматичного, чем американский капиталист. Это прямо-таки символ прагматики, без всяких сомнений. Однако в 2020-ом году владелец и CEO стриминга Netflix Рид Хастингс выпустил книгу о корпоративной культуре своей компании с говорящим названием «Никаких правил». Это утверждение, достойное Телемской обители, собственно, выражает главное корпоративное правило Netflix и основано на очевидном факте: свободный человек работает лучше.


Гротеск. Герб с крестьянином, стоящим на голове. На гербе изображен крестьянин, стоящий на голове и смотрящий на мир вверх ногами. Над щитом едет другой крестьянин, жена которого держит прялку, которой она прядет. Изменение «естественного» порядка вещей было излюбленной темой позднего Средневековья. 1485–1490 гг.


Средневековому карнавалу позволяли существовать как компромиссному способу выпустить пар и сбросить социальное напряжение. Духовные и светские власти недооценили его разрушительный потенциал, как недооценили и силу разношерстной образованной вольницы вагантов. В эпоху Ренессанса искусство стало мощным средством культурной трансформации. Возрожденческую революцию во Франции вдохновили европейские гуманисты, но совершил литературный пролетариат, оружием которого стали городская лирика и хулиганские фаблио, превратившиеся в роман «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Одна из метафор народного карнавала — ад на земле, где в безумно мятущемся хаосе кощунства, насмешек и буйства смешалось святое и низкое. Рабле, словно Данте, тоже провел читателя через свою преисподнюю, чтобы выйти к абсолютному идеалу Телемского монастыря.

Глава 3

Испанское Возрождение. Поздний Ренессанс

Перейти на страницу:

Похожие книги

Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука