Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

Он родился то ли в 680, то ли в 690 году до н. э.: когда речь идет про VII в. до н. э., десятилетие — более чем допустимая погрешность. Его родиной был остров Парос — мраморная глыба в Эгейском море, чуть прикрытая скудной почвой, один из множества островов Кикладского архипелага. Сто лет спустя Парос станет основным поставщиком мрамора для величественных дворцов и храмов по всей Элладе, а во времена Архилоха тут жили в основном тем, что ловили рыбу, пасли коз и кое-как выращивали виноград. Население вряд ли превышало две-три тысячи человек, но и тут имелись свои элита и простолюдины. Архилох был незаконнорожденным сыном местного аристократа: его отец происходил из рода жрецов Деметры, которую очень почитали на острове: престижа ради местные утверждали, что именно здесь богиня узнала о похищении своей дочери Персефоны, и наверняка даже могли бы показать точное место, где это произошло. Мать поэта была рабыней из Фракии, исторической области на территории современной Болгарии; такое происхождение сохраняло право быть свободным гражданином, но почти не оставляло возможностей для социального развития. Пасти до конца своих дней коз на родном Паросе Архилох не желал и поэтому стал наемником-копьеносцем, выбрав полную риска и приключений жизнь профессионального воина. О ней он пишет в значительной части из дошедших до нас примерно 120 отрывочных фрагментов стихов. Вот, к примеру, чем добывает свое пропитание солдат-наемник:

«В остром копье у меня замешен мой хлеб.
И в копье же — Из-под Исмара вино.
Пью, опершись на копье»[18]

.

^{Греческая рабыня. Фотография 1851 г.}

А вот — разудалое, витальное, из морского похода:

«Чашу живее бери и шагай по скамьям корабельным.
С кадей долбленых скорей крепкие крышки снимай,
Красное черпай вино до подонков.
С чего же и нам бы
Стражу такую нести, не подкрепляясь вином?».

Или мрачно-ироничное, цинично-солдатское:

«Мы настигли и убили счетом ровно семерых:
Целых тысяча нас было…».

Архилох всего на семьдесят лет младше Гесиода, а значит, если принять за истину исторические легенды, то и Гомера. Он рядовой гомеровских войн, пехотинец Агамемнона; он один из тех безымянных ахейцев из «Илиады», которые держали щитами строй, пока вожди и герои, сходясь в поединках, обменивались величественными фразами и могучими ударами копий; это кровью таких, как он, были забрызганы до самых осей колесницы царей, и таких истреблял без счета Ахилл в водах Скамандра или Гектор у стен укрепленного лагеря. Слова Архилоха — это голос простого копейщика, дерущегося на чужой войне, и он говорит нам что-то совсем не похожее на торжественные речи властителей и полководцев:

«Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах. Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть».

Архилох четырьмя строчками разбивает шаблонное представление об архаике как времени монолитного торжества некоей единой духовной традиции, сложенной, будто стена, из незыблемых ценностей. «Со щитом или на щите», — сакраментально провозглашает стандарты доблести знаменитый спартанский афоризм; «пропади он пропадом, этот щит, который мешал убегать с поля боя», — отвечает на то Архилох. Это слова реального воина, из плоти и крови, а еще — человека, ставящего бесценную жизнь выше навязанных условностей так называемой чести и социальных доктрин.

Впрочем, не только социальных. Став свидетелем солнечного затмения и того смятения, в которое погрузило это явление очевидцев, Архилох написал:

 «Можно ждать, чего угодно, можно веровать всему,
Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,
В полдень ночь послал на землю, заградивши свет лучей
У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал.
Все должны отныне люди вероятным признавать
И возможным.
Удивляться вам не нужно и тогда,
Если даже зверь с дельфином поменяются жильем
И милее суши станет моря звучная волна
Зверю, жившему доселе на верхах скалистых гор».