Но присутствует оно и во многих других его холстах, порой и в таких, где лагуна не изображена, потому что особая эта пронизанность влажным воздухом и светом неотъемлема и вообще от его манеры видеть и писать Венецию. И конечно это не выдумка, а открытие его. Мы теперь и не сумели бы видеть Венецию иначе. Любовь наша к ней, это любовь не к архитектурному только, но и к природному, островному, лагунному ее облику… Чем бы она была без вездесущей этой и давшей ей некогда жизнь лагуны? Неразлучна с ней она, как у Гварди, в нашей памяти. По этому небу мы тоскуем, по этим водам, по содружеству неба и вод с этим ни на какой другой не похожим городом. Вдалеке от него, его не видя, мы все еще видим его с воды и на воде.
Или есть еще Торчелло. Приберегите его напоследок, приготовьтесь к нему… Встаньте пораньше, поезжайте на первом пароходике с Fondamenta nuove, познакомьтесь с пустошью этой в пустынности ее. Все прочее забудьте… Совсем близко оттуда Торчелло, но Торчелло, это другой мир. Можете, пока вы там, и Венецию забыть. Был там город, когда Венеция была деревней, был собор, есть и сейчас этот собор; такого нет в Венеции. Прямо из травы вырастает высокая его колокольня, да и всюду кругом – шевелящаяся под ветром трава, кустики, низкие деревца. Есть виноградники, огороды, кой-какие жилища, но их немного и широко они разбросаны по болотистому, изрезанному каналами острову… Наискосок от собора – два старинных дома; в одном из них маленький музей. Перед главным входом в собор была крещальная церковь, от которой остался лишь фундамент, но рядом, справа, восьмиугольная умилительная Санта Фоска – зайдите внутрь – сохранилась очень хорошо, как и сам простой и величественный базиликальный храм. Его, или верней, мозаики его и ездят сюда смотреть. Страшный суд на западной стене внушителен, но был реставрирован бесцеремонно; мозаики боковой апсиды весьма интересны – исторически; зато синяя на золоте Мадонна в главной апсиде… Быть может и не греческой она работы, но ничего более византийски высокого по духу нет на венецианских островах. Если вы приедете утром и не торопясь, от пристани по тропинке, вдоль тинистого, мутного канала придете сюда, войдете, сядете против алтаря, против высокого епископского престола, подымите глаза к апсиде над ним, окаймленной двенадцатью апостолами внизу, если дадите проникнуть глубоко в себя этому священному золоту, темной и сияющей этой синеве, этому строгому, прямому, вырастающему в вышину образу Царицы небесной с Младенцем на руках, глядящей вдаль перед собою, а потом выйдете и опять войдете, и опять, после прогулки, после отдыха; и лишь к вечеру уедете, и снова перед отъездом… – тогда видение это будет увидено вами, и с вами останется навсегда. Тихие вечереющие воды. Скользят по ним, угасая, последние лучи. Вдоль длинного, с длинной улицей, полупустынного Маццорбо, мимо заросшей густым плющом кладбищенской его колокольни, мимо немого заштатно-военного островка, откуда мраморная икона Спаса снятого с креста одна глядит на проплывающий пароходик, – а вот и ближе, по молчаливой, темнеющей, чуть заметной рябью подернутой лагуне, мимо Мурано, мимо острова мертвых, возвращаемся мы в Венецию: на те северные ее, уже сумеречные “фондамента”. Скоро нам и расставаться с ней; завтра… Отойдя от шумной пристани, можно перейти мост и, направо не завернув, пойти дальше по набережной, тут, возле Santa Maria del Pianto, и днем безлюдной. Теперь уж наверняка там не будет ни души. Поглядим на огни Мурано. Попрощаемся с лагуной. Темней она теперь, чернозеленей, чем на том маленьком холсте у Гуарди. Другой час, поздний час. Поздний, прощальный час. И другой век. Поздний век… О чем это я? Ни о чем. Час хоть и поздний, хоть и темней лагуна, но вода и небо, как и там, почти одного тона и так же сливаются в одно. В двойном объятии этом спит Венеция. Не оборачиваюсь, но знаю: она там, за той церковью, за монастырской стеной – за пеленой, вся, со всеми своими переулками, каналами, церквами, дворцами. Единственная и единая. Пусть такой и пребудет. Завтра всю ее, далекую-близкую, преходящую и вечную, закрыв глаза, вспомню, увижу, сохраню, возьму с собой.
Остров Торчелло в венецианской лагуне.
Натан Яковлевич Эйдельман
Натан Яковлевич Эйдельман (18. 04. 1930, Москва – 29. 11. 1989, Москва) – историк, писатель.