Знамя жизни

В приёмной райкома Сергея поджидала Самойлова. В тёплом пальто, повязанная большой шалью — концы с длинными махрами свисали и на спину и на грудь; сидела чинно, сунув руки в рукава, — у её ног стоял небольшой коричневый чемодан.

— Марина Николаевна, должен тебя огорчить, — сказал Сергей, когда они вошли в кабинет. — Ночью передумал… Отправляйся в Рощенскую и приглашай гостей.

— Сергей Тимофеевич, а если неудача?

— Ну, какая там ещё неудача? О чём это ты?

Сергей, конечно, знал, какая неудача тревожила Самойлову. И чтобы показать, что он совершенно уверен в успехе поездки, начал собирать на столе и в ящиках стола какие-то бумаги и складывал их в портфель.

Посмотрел на грустное лицо Самойловой, обрамлённое шалью, и сказал:

— Поезжай… Ждать тебя с гостями будем завтра. К обеду я вернусь, и мы подготовим встречу… А как же! Без встречи нельзя! А не успею вернуться — Дедюхин сделает… Ну, счастливого тебе пути…

Сергей сел за руль, а шофёр Павел Фёдорович, с грустным, задумчивым лицом, — сзади. Ехали на восток, как бы навстречу солнцу, высоко поднявшемуся над однообразно скучными, серо-жёлтыми полями. Дорогу, все эти дни укрытую мокрым туманом, так укатали грузовики, так расписали её резиной, что теперь, в лучах яркого солнца, она всюду рябила и лоснилась тёмным глянцем… И как только слева показалась знакомая пойма, домик Михайличенки, опустевшие рисовые поля, рыжие и мрачные пояса камыша по Егорлыку; как только Журавка осталась за мостом, а впереди потянулись степи и степи под ясным осенним небом, — Сергей опять начал думать о встрече с Кондратьевым, о том, как бы проще и точнее изложить ему самую суть просьбы… И ему уже виделась большая приёмная, тяжёлые шторы на широких окнах… Выходит Николай Петрович, как обычно, скупо улыбается, говорит, что давно поджидает и просит войти…

* * *

В исполкоме Марина Николаевна Самойлова просмотрела почту — со вчерашнего дня письма лежали в папке — одни в конвертах, другие — раскрытыми; попросила у секретаря копию договора социалистического соревнования с кубанцами и положила его в портфель, — подлинник был отправлен в Рощенскую ещё на той неделе; позвонила директору Суркульской МТС Нилу Тимофеевичу Горобцу, который был родом с верховья Кубани, и подробно расспросила дорогу на Рощенскую: позвала шофёра Маню, до смешного курносую женщину лет сорока, с замашками и силёнкой мужчины, с некрасивыми рачьими глазёнками на обветренном буро-бронзовом лице.

— Запиши, Маня, или запомни, — говорила Марина Николаевна, подробно рассказав, как надо ехать в Рощенскую.

— А я и без запоминаний дорогу найду, у шофёров вся география в точном зрении, — весело ответила Маня, а маленькие её глаза смеялись без всякой видимой причины. — Помчимся напрямки.

У Марины Николаевны было время заехать в Сухую Буйволу и час-два побыть дома, пообедать с мужем, но она не заехала и наскоро перекусила в столовке сельпо. Не могла понять, почему с того дня, как в её доме побывал Сергей Тутаринов, она старалась как можно реже видеться с Зиновием Еюкиным и была рада переходу на работу в Журавку.

Ей и сегодня не хотелось встречаться с мужем, ни обедать вдвоём, ни тем более разговаривать с ним всё о том же: о спокойной жизни, в которой нет ни споров, ни волнений… «С ним мне и скучно и грустно, а ведь всё ж было по-иному, — думала она. — Прочитает записку, пусть себе думает, что я уехала в Ставрополь — ему-то всё равно…»

Во второй половине дня ГАЗ-67 с двумя женщинами—одна, в заячьей шапке-ушанке и в ватной стёганке, сидела за рулём, другая, в тёмно-синем пальто, повязанная белой шалью, рядом, — выскочил из Журавки и запрыгал по степи. «И ему всё равно, и мне тоже», — думала Марина Николаевна, когда газик, живо перепрыгнув бугорки на только что перепаханной дороге, помчался напрямик через гору. Маня смотрела вперёд, и её, теперь уже злые и колючие глаза так и впились в просёлочную, узкую и неровную дорогу.

Марина Николаевна мечтательно смотрела на блёкло-жёлтые осенние поля, на безрадостные балки, на скучные своим серым видом курганы и как-то по-особенному остро сознавала, что Зиновий Еюкин — это далеко не тот, кто ей был нужен, что в этом вялом человеке, любящем жизнь тихую, без волнений и тревог, нет ни того тепла, о котором она так много мечтала, ни того света, которого ей так не хватало в личной жизни… После того, как она стала работать в районе, отношения с мужем ей напоминали красивую на вид верёвку, но свитую из плохого, не цельного волокна, и эта верёвка, как только её слегка потянули, начала раскручиваться и расползаться…