Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

На раннем этапе войны освобожденные от воинской повинности области Российской империи платили существенно повышенные налоги в натуральном и денежном выражении: это считалось их вкладом в победу[545]. Такая схема устраивала царских чиновников: во-первых, мясо, шерсть и деньги были необходимы огромной армии, во-вторых, многие инородцы, «особенно в Средней Азии и на Кавказе, не были готовы к ассимиляции, во всяком случае в плане воинской повинности и военной службы» [Ohren 2006: 26–27]. Однако по мере того как первоначальные надежды воюющих сторон на быструю победу угасали, в частности, после потерь, которые Россия понесла на Восточном фронте в 1915 году, разумность всеобщего освобождения инородцев от воинской повинности стала вызывать сомнения. Уже осенью 1915 года Военное министерство обратилось в Министерство внутренних дел с предложением о призыве инородцев, и страницы «Казаха» запестрели сообщениями о мнениях разных министерств по этому вопросу [Субханбердина 1998: 234–236, 236–238][546]. Аргументами «против» служили привычные старые стереотипы о низком культурном уровне казахов и конкретные опасения, что они не смогут понимать русскоязычных командиров. Аргументы «за» отчасти основывались на другом наборе стереотипов: казахи – воинственный народ; в то же время как ГУЗиЗ, так и мусульманские журналисты утверждали, что казахи уже немного русифицированы, что это уже не прежний дикий народ и что военная служба еще больше их «окультурит». Редакция «Казаха» на этом этапе высказывалась лаконично: «Казахи согласились (көніп берген) встать в своем отношении к России наравне с другими народами. Поэтому казахи не откажутся от военной службы» [Там же: 238]. Газета лишь предлагала тщательно разработать порядок призыва, чтобы избежать осложнений. Но 1915 год не принес ни твердого решения петербургских министерств, ни общего согласия среди казахов, которым оставалось только гадать, какую форму примет их военная служба, когда (или если) вопрос решится в пользу призыва. Как и ранее в попытках решить земельный вопрос, казахская пресса стремилась отразить разные точки зрения, в то время как государство шло своим собственным курсом. Разнообразие точек зрения показывало, что у казахской интеллигенции потенциальная военная служба вызывала как большие опасения, так и большие надежды.

Набор воинского контингента из числа казахов не вызывал всеобщей поддержки даже у грамотных, образованных авторов газеты (а это выборка в лучшем случае нерепрезентативная). Один из корреспондентов вывернул наизнанку рассуждения о цивилизованности, из-за отсутствия которой казахи были исключены из политической жизни империи. Царское правительство уделяло недостаточно внимания местным школам; из-за этого казахи в данный момент действительно не готовы к военной службе; благодаря подготовке, предлагаемой школами и земствами, когда-нибудь они смогут служить, но в настоящее время «казахский народ не откажется от правительственного приказа, но не желает, чтобы из него брали солдат именно для этой войны» [Там же: 261]. Но похоже, все мнения сошлись на привлекательности службы в конных казачьих войсках. Были веские основания полагать, что это согласуется с государственными приоритетами. Еще в 1880-е, когда чиновники только начали обсуждать военную службу казахов, речь шла исключительно о кавалерийских войсках, поскольку считалось, что кочевникам гораздо легче скакать на лошади, чем служить в пехоте[547]. Казахи, которые выступали за военную службу или, по крайней мере, считали неразумным сопротивляться, выдвигали аналогичные аргументы. Образ жизни казаков был уже знаком казахам, так как казачьи поселения издавна существовали в степи, да и сами казахи сызмальства учились верховой езде. В казачьих войсках они бы стали хорошими солдатами, и правительство смогло бы с успехом поставить местные навыки на службу своим интересам [Там же: 274–275]. А для населения, непривычного к военной службе, это стало бы самым удобным переходом к армейской жизни: «Пехотинец передвигается пешком и живет в казармах. Кавалерист передвигается верхом и тоже живет в казарме, а казак отбывает службу верхом и живет дома (покидая его только во время войны). Казаки также владеют большими наделами земли» [Там же: 274]. Получение надела, превышающего 15 десятин, предлагаемых пехотинцам из крестьян, было еще одним серьезным доводом в пользу службы в конных казачьих частях. Служба в пехоте предоставила бы казахам куда меньше земли, возможно, ее было бы недостаточно даже для разведения скота [Там же: 291–292]. Немногочисленные аргументы в пользу пехоты, представлявшие оседлое земледелие как единственный путь к повышению культуры, меркли на фоне общего мнения [Там же: 285–286].