Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

С другой стороны, волостные школы, столь важные для алтынсаринского синтеза кочевничества, цивилизации и имперской лояльности, появились далеко не сразу. Свою роль в этой задержке сыграли как административные, так и материальные соображения. Поначалу для преподавания в волостных школах не хватало казахских учителей, но к 1886 году уже начали работать учительские семинары, и это перестало быть проблемой. В тот момент, когда были подготовлены и кадры, и средства, ответственность легла на А. П. Проценко, который в конце 1883 года перешел из Семипалатинска на должность губернатора Тургайской области. По неизвестным Алтынсарину причинам Проценко значительно сократил ежегодный кибиточный сбор на образование и направил уже накопленные средства, ранее предназначенные для первых волостных школ, на строительство новой центральной школы [Dowler 2001:142]. Это было, как утверждал Алтынсарин, ненужным и незаконным действием, поскольку казахи, пожертвовавшие деньги для волостных школ, ожидали, что они откроются именно у них в волостях (2: 234–235). Он энергично отстаивал свою позицию, отмечая, что местные школы принесут более ощутимую нравственную и экономическую выгоду населению и защитят его от «неблагонадежных грамотеев», под которыми, что неудивительно, подразумевались татары (2: 238–239). Но лишь в 1887 году, в последний год правления Проценко, волостные школы получили финансирование, которое Алтынсарин считал должным. Это случилось после кампании, которая привлекла на их сторону Ильминского и через него – министра просвещения И. Д. Делянова [Тажибаев 1962:175–177]. К началу 1888 года удалось открыть шесть школ, а к концу года планировались еще пять (3:137–138)[274]. Организация этих волостных школ, по-видимому, не соответствовала той, что была предложена Алтынсарином в 1883 году: в бюджете на 1887 год, отпущенном на волостные школ Тургайской области, не упоминаются кибитки, тягловый скот или передвижное оборудование, которые были бы необходимы для такого предприятия (3: 237–238). Но когда на смену Проценко пришел прогрессивный Я. Ф. Барабаш, это оказалось добрым знаком для реализации программы Алтынсарина. Предполагавшаяся им сеть школ низшей ступени быстро росла, а волостные школы, которые начали появляться после 1889 года, были кочевыми [Васильев 1896: 98][275].

Однако Алтынсарин уже почти ничего этого не увидел. Изнурительный режим поездок (около 500 верст в каждую сторону от дома) и работа, которой он посвятил себя целиком, до крайности утомляли его, как и многих царских чиновников на окраинах империи. Он скончался от респираторного заболевания 17 июля 1889 года, успев вдохновить и обучить новое поколение русско-говорящих казахов, – всего за несколько лет до того, как роль таких фигур подвергнется новым и губительным ограничениям.

Репертуары идеологии и управления, с которыми Ибрай Алтынсарин столкнулся на протяжении своей деятельности, предоставляли ему, как и любому другому администратору, варианты выбора. Алтынсарин работал в рамках этих вариантов и применял собственное понимание состояния и перспектив хорошо известных ему мест и населения, чтобы сформулировать и отстоять оригинальные взгляды на возможное будущее степи. Однако если мышление Алтынсарина было независимым, то Тургайская область, несомненно, была зависимой территорией, и это был главный фактор, который ограничивал как диапазон доступных ему вариантов выбора, так и вероятность воплощения его идей в жизнь. В иерархическом административном мире Российской империи проект мог преуспеть при содействии такого покровителя, как Барабаш или Ильминский, либо провалиться при противодействии или безразличии такой могущественной фигуры, как Проценко. С этой реальностью сталкивался любой чиновник, стремившийся сделать карьеру. Однако Алтынсарин недаром сознательно демонстрировал свое этническое и конфессиональное отличие от большинства тех, с кем имел дело по долгу службы. Именно за эти отличия его нередко и выбирали: ведь он мог предоставить вышестоящим инстанциям доступ к местному знанию, а уж те могли либо использовать его по своему усмотрению, либо игнорировать. Будучи порождением раннего «цивилизационного» проекта в степи, он до некоторой степени повлиял на будущее этого проекта. С. Лайонс (индеец по происхождению), описывая индейские племена оджибве/дакота, провокационно толкует «крестик» – подпись, поставленную на соглашениях с правительством США американскими индейцами, – как символ одновременно принудительного давления, оказываемого имперскими учреждениями, и действий коренных жителей, вынуждаемых связать с ними свою судьбу [Lyons 2010]. Жизнь и деятельность Алтынсарина на службе царской администрации Казахской степи представляли собой именно такой компромисс.