Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Казахские деятели, решившиеся сотрудничать с КСГ, как и Шорманов, считали, что они живут в эпоху масштабных, заметных перемен, к которым обязаны приспособиться. Казахские посредники, вращавшиеся в различных культурных средах, понимали эти изменения по-разному. Чтобы рассматривать упадок или изменение материальных условий как стимул к адаптации, а не к бунту (событие, которое не раз случалось в степи в 1800-е годы) или скорби, требовались личная заинтересованность, интеллектуальные усилия и вовлеченность в новые культурные миры. Не сошлись казахи и на едином пути реформ. Напротив, они полемизировали о том, как лучше объединить местные особенности, имперские ресурсы и новые реалии. Тем не менее как царским администраторам, так и казахским посредникам ясно представлялось, что передача технологий и идей из метрополии в степь сыграет жизненно важную роль в такой адаптации. Это предположение, наряду с общей концепцией отсталости казахов, было аксиомой, от которой отталкивались дальнейшие споры.

Каналы перемен

Определение Абаем русской учености как «ключа к мировым сокровищницам» могло бы послужить неофициальным девизом казахов, занимавшихся в конце XIX века различными цивилизационными проектами сибирской степи. Со своей стороны, редакторы КСГ были в восторге от любого сотрудничества со стороны казахов: это было признаком того, что цивилизационный проект пустил корни. Русский язык и достижения русской науки как проводники к более мирной и благополучной жизни только укрепили престиж царского правления в степи. Казахские посредники, напротив, рассматривали прикладное использование царских институтов и достижений как средство, позволявшее влиться в многоэтничную империю с одной доминирующей нацией и получить при этом материальные выгоды.

Среди казахов голос Абая отнюдь не был единственным в восхвалении русского языка и его значения для недавно освоенной степи. В 1894 году (в год, когда КСГ была особенно напориста и дидактична в этом вопросе) некий Корабай Жапанулы, сетуя на плохое состояние традиционного скотоводства казахов, видел только один выход: «Всему же виной наше невежество и незнание русского языка. Нам необходим русский язык и русские книги. Из книг мы не только приобретем практические познания, но и сведения о внешнем мире и его явлениях» [Там же: 352]. Поскольку сам факт завоевания и господства, казалось, демонстрировал материальное превосходство метрополии, необходимо было, по мнению многих казахских мыслителей, обратить господствующий язык империи себе на пользу. Владение им могло обеспечить доступ к полезной информации, которой им не хватало. Это была не новая идея. И. Алтынсарин, объединяя цивилизационные идеи и местную инициативу, намеревался составить вторую часть своей «Киргизской хрестоматии», которая должная была содержать «возможно полное, основательное понятие о естественной истории, географии, истории, немного из химии, физики, технических производств» [ССИА, 3: 60]. Алтынсарин выступал одновременно в роли составителя и переводчика этой второй части (так и не завершенной), выбирая то, что он считал лучшим и наиболее полезным для предполагаемой аудитории – школ под его руководством[324]. В Сибирской степи, где двуязычное обучение было налажено гораздо позже, чем в Тургайской области, государственное русскоязычное образование горячо пропагандировала КСГ, которая охотно публиковала труды казахов, поддерживавших ее миссию.