Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

[Киргизы] совершенно забывают, что зима еще вернется: они не заботятся о заготовлении корма для скота, имея к тому в большинстве случаев полную возможность, и все лето проводят в праздности, услаждая свою грешную утробу кумысом и бараниной да занимаясь вместо дела передачей степных новостей из аула в аул. Но сверх чаяния их снова наступает зима с буранами, вьюгами и морозами; она, злодейка, застает киргизов врасплох и совершенно не подготовленными к встрече ее [Субханбердина 1994: 288].

В обычный год, возможно, это не было бы смертным приговором, так как копытные животные все же могли извлекать пищу из-под снега в достаточном количестве. Но если корм был недоступен из-за слишком глубокого снежного покрова в открытой степи или из-за толстой корки льда, которой земля покрывалась после оттепели, последствия были ужасны. Наступал страшный «джут» (самые суровые бывают раз в 10–12 лет): в КСГ это слово обычно сопровождалось пояснением «этот бич скотоводства». «Джут» обсуждался в нескольких аспектах. Н. Я. Коншин писал, например, что исторический «джут» 1840-х годов давал повод задуматься о неудачах прежних властей, менее компетентных и меньше заботившихся о благосостоянии своего населения [Коншин 1905]. Но это был по большому счету риторический прием, который использовался для обличения лени, отсталости и непродуктивности кочевников.

«Джут», как и «шарлатанские», основанные на суевериях методы лечения, имел весьма печальные объективные последствия (см. [Frierson 2002]). По оценке сторонних наблюдателей, подобное бедствие могло унести от 10 до 70 % скота казахов [Шкапский 1897:36]. У кочевников всегда было мало возможностей приспособиться к таким погодным условиям: для этого требовалось удалить глубокий снег и разбить лед, забить как можно больше скота и в конечном итоге уйти в более теплые и сухие районы. Даже при самых благоприятных обстоятельствах о том, чтобы проделать эту непосильную работу, можно было только мечтать[314]. Однако это явление повторялось на пастбищах в течение столетий, и хотя в краткосрочной перспективе ущерб, безусловно, был огромным, естественное воспроизводство животных быстро покрывало потери [Переплетников 1913: 28–29]. Таким образом, чтобы представить «джут» как стихийное бедствие, требовавшее гуманитарного вмешательства, необходимо было интеллектуальное усилие: выработка определенной концепции вмешательства в жизнь подданных – той, что сегодня подпала бы под широкое определение «правительственность»[315]. В степи, как и везде в Российской империи, эта концепция постепенно развивалась в течение всего XIX века, когда государство организовывало прививки против оспы и поэтапно создавало ссудные кассы для самых нуждающихся кочевников[316]. Именно в этом смысле мы можем понимать «джут» как идеологический конструкт, хотя предлагавшиеся средства борьбы с ним широко варьировались. Передовицы в КСГ и корреспонденция, присланная из степи, рисовали последствия «джута» в самых серьезных тонах, подготавливая почву для аргументов в пользу радикальных экономических преобразований. Один корреспондент из Тургайской губернии сетовал:

У известного богача Д. Б., имевшего более 3000 лошадей, осталось только 80 голов. У Ч., имевших более 5000 лошадей, осталось около 100 голов. Многие богатые киргизы, обладавшие небольшими табунами, не имеют теперь ни одной лошади. Голод к весне свирепствовал беспощадный. <…> С падежем скота исчезли главные средства киргизов к существованию, так как население весною и летом питалось молоком и молочными продуктами[317].

Описанная анонимным корреспондентом КСГ зима 1891–1892 годов была необычайно суровой во всей Российской империи и сыграла свою роль в печально известном голоде в Поволжье тех лет [Robbins 1975]. Однако представлялось, что подобные исключительные обстоятельства требуют коренных изменений для блага самих кочевников. Если они были не в состоянии самостоятельно думать о мерах предосторожности, им следовало учиться новым подходам у государственных учреждений и своих более «просвещенных» сородичей.