Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Большинство этих новых обстоятельств описывались в КСГ и краеведческих изданиях как научно (или наукообразно) обоснованные меры, которые наверняка сделают экономику, являющуюся пережитком другой эпохи, процветающей и полезной для империи. (Иногда в печать попадала и информация о местных казахских средствах, которые казались эффективными.)[388] Кроме того, многие предполагали, что скотоводы вскоре частично утратят свою мобильность: причинами этому послужат, например, необходимость возвращаться на луга к поре сенокоса или отказ от езды на слишком молодых лошадях на слишком длинные расстояния. Борьба с распространением эпизоотий означала ужесточение контроля над пересечением границ районов, правда, весьма условных. Молоко казахи должны оставлять детенышам животных, а не потреблять его сами в виде кумыса, айрана или курта (твердого, сушеного сыра); калории, которые содержатся в этих основных пищевых продуктах, следует возмещать за счет культур, либо выращенных самими казахами, либо купленных у близлежащих торговцев и крестьян.

В конечном счете, несмотря на возможности для диалога и относительную слабость, которую временами демонстрировало столичное знание, именно эта главная точка схождения взглядов доказывала весьма важный факт сотрудничества властей, «неблагонадежных» ссыльных и казахской интеллигенции в сибирской степи. Никто не высказывался за то, чтобы просто оставить казахов такими, какими они были раньше; факт присоединения, включение степи в состав Российской империи, европейские и мировые интересы этой империи означали, что это уже невозможно. Общее мнение о том, что казахи нуждаются в улучшении, причем улучшении извне, подготовило интеллектуальную почву для еще большей интенсификации переселенческой политики в последующие годы. Именно эта политика в конечном счете заставит казахскую интеллигенцию идти своим путем.

* * *

Пространства межнационального диалога и обмена легко закрываются при столкновении с требованиями этнического национализма (в степных провинциях они выражались прежде всего в колонизации) и новыми представлениями о национальных или имперских интересах. К 1917 году это произошло во всей Казахской степи; в 1902 году мы видим первые намеки на этот процесс.

Чтение КСГ за 1901 и 1902 годы вызывает ощущение, что газета медленно умирает из-за отсутствия покровительства. Все больше места занимают повторяющиеся объявления, как будто для того, чтобы хоть чем-то заполнить газету, и так уже усохшую до четырех жалких страниц[389], а статьи корреспондентов вроде бы на безобидные темы регулярно отклоняются, что было редкостью до 1900 года[390]. Самой вероятной причиной этой перемены кажется смещение Таубе с поста генерал-губернатора Степного края в июле 1900 года: ведь при нем КСГ процветала. Когда в следующем году его сменил Н. Н. Сухотин (1847–1918), жребий, по-видимому, уже был брошен. В начале 1902 года редакция КСГ объявила, что газета будет преобразована в двуязычное издание, посвященное исключительно сельскохозяйственным вопросам (и, следовательно, представляющее гораздо больший интерес для поселенцев), под названием «Сельскохозяйственный листок». Это стало окончательным подтверждением того, что уже начало происходить[391].

В 1904 году, два года спустя после ликвидации КСГ, скончался Абай, и современники в Семипалатинской губернии немедленно объявили его живым воплощением возможности сотрудничества русских и казахов. Как это было ранее с Алтынсарином и Валихановым, многочисленные повествования о его жизни в XX веке стали столь же исторически значимыми, сколь и деятельность самого их героя (см. [Ауэзов 1971; Габдуллин 1970; Нысанбаев 1995])[392].