Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

Стремление упорядочить крестьянские поселения в степи было отчасти признанием свершившегося факта. Несмотря на государственные ограничения, тысячи самовольных переселенцев наводнили Сибирь и степь, особенно после засухи и голода 1891–1892 годов [Demko 1969: 52–58][397]. Но вполне вероятно, что царское правительство не смирилось бы со своеволием поселенцев так легко, если бы сам факт их существования не вписывался в новые политические и экономические задачи. По сути, расширение и стимулирование переселения (а не просто готовность терпеть нелегальных поселенцев) во многом отражало две характерные особенности поздней Российской империи: широкий переход к объединяющей, русифицирующей политике, типичной для царствования и Александра III, и Николая II, и стремление к экономической модернизации, которым знаменовалось десятилетнее пребывание С. Ю. Витте в должности министра финансов. Предполагалось, что крестьяне-славяне, рассматриваемые исключительно с точки зрения их достоинств, выполняют цивилизационную миссию, повышают экономическую продуктивность степи, а также оказывают положительное культурное влияние на местных скотоводов; кроме того, некоторые считали, что присутствие большой доли славянского населения вблизи слишком проницаемой границы с Китаем увеличивает военную безопасность[398]. Однако достижение этих желаемых результатов требовало регулирования в форме законов, институтов и знаний[399].

Весной 1895 года несколько самых ярких в России светочей статистической мысли собралось под эгидой Комитета Сибирской железной дороги и Министерства земледелия, чтобы обсудить, какую форму должно принять накопление знаний, полезных для дела переселения. Они пришли к выводу, что для правильного решения вопроса о возможности заселения степных губерний крестьянами

Необходимо, прежде всего, определить, во-первых, какие из входящих в состав степных областей пространств не могут были использованы иначе, как посредством кочевого скотоводческого хозяйства, и во-вторых, какие именно угодья и в каком размере необходимы для того, чтобы обезпечить кочевникам возможность в течение круглого года содержать свой скот[400].

Такой подход обеспечил бы права казахских кочевников, прописанные в Степном положении, сохранил бы их ценность для империи – ведь кочевники гораздо лучше, чем русские крестьяне, умели извлекать пользу из кустарниковых зарослей – и скоординировал действия государства и крестьян. Первоначальный масштабный план предусматривал исследование природных и экономических условий степных губерний, включая оазисы Семиречья, рассчитанное на три года и на огромное финансирование в сумме 229 800 рублей[401]. Принятая в конечном итоге программа, включавшая меньше строго географических исследований и ориентированная в основном на экономику, все равно обходилась в 29 000 рублей ежегодно, что налагало значительные обязательства; идея о создании земельных норм фигурировала в ней на самых ранних этапах[402].