Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917

В описаниях безрадостного казахского быта прослеживается та же идеология, что была характерна для образованных русских наблюдателей, надеявшихся модернизировать крестьянство европейской части России в конце XIX века. Материалы учрежденного С. Ю. Витте Особого совещания о нуждах сельского хозяйства (в котором Ф. А. Щербина представлял Воронежскую губернию) есть, по сути, не что иное, как собрание жалоб на крестьянскую примитивность, антисанитарию и безнравственность[415]. Однако важно провести различие между скептическим взглядом реформаторов на славянское крестьянство и стереотипными представлениями о скотоводческой жизни, характерными как для большей части материалов экспедиции Щербины, так и для более поздних исследований[416]. Во-первых, такие описания носили неодинаково отрицательный характер. Крестьянин из Тамбовской губернии, пусть даже вечно пьяный, беспутный, безнравственный и враждебный переменам, был для сторонников переселения все же предпочтительнее отсталых кочевников, населявших степь. Об этом, в частности, свидетельствуют фрагменты из отчетов Ф. А. Щербины, где он противопоставляет казахскую трудовую этику предполагаемой славянской. Русские крестьяне, возможно, не были идеальными колонистами, но в глазах многих они выигрывали в сравнении с коренным населением степи. Во-вторых, хотя отрицательное восприятие обеих групп, основанное на этнографических и статистических исследованиях, действительно сыграло значительную роль в попытках «модернизировать» их жизнь извне, характер преобразований в степных провинциях был кардинально иным. Рекомендации Особого совещания касались образования, передачи технологий и изменения форм землепользования, а также переселения из районов с неплодородной почвой. Хотя все эти пункты входили и в планы по преобразованию Казахской степи, в данном регионе они были неразрывно связаны с переселением крестьян и правовым режимом, позволявшим отчуждать землю скотоводов для нужд колонистов [Macey 1987: 43–81][417]. Обвинения сельских жителей в непродуктивности, безнравственности и невежестве – общее место для государств, проводящих в жизнь программы сельскохозяйственных реформ [Коцонис 2006:14–23][418]. Однако преобразования бывают разными. Хотя переселение крестьян в степь было порождено теми же побуждениями, что и аграрные реформы на территории всей империи, там оно носило сугубо колониальный характер.

В то же время общая неуверенность экспедиции Щербины в целесообразности переселения объяснялась не только невольным одобрением казахского скотоводства, которое высказывали участники на первых установочных совещаниях. Во введении к седьмому тому материалов экспедиции вкратце выражается сложное отношение ее участников к переселению:

Невозможно смотреть на [изменение образа жизни кочевников] ни с одной безразличной точки зрения исторической перспективы, ни с узкохозяйственной точки зрения кочевника. В первом случае значило бы пожертвовать теоретическому взгляду кровными интересами населения, во втором закрыть глаза на систематически последовательную деятельность. Пока существует киргиз-скотовод и его стада, нужно принять все меры к тому, чтобы не дать рушиться сразу, внезапно его исконным, исторически сложившимся формам хозяйства. Это было бы истинным природным бедствием [МпКЗ, 7: II–III].