Знание-сила, 1999 № 02-03 (860,861)

В том, что русские очерки Вебера надолго выпали из научного оборота, отчасти виноват был сам Вебер. Он сам в разговорах и письмах называл их «журналистикой», высказывал опасение, что они очень быстро устареют; отказался издать их отдельной книгой. В самой Германии к тому же его суждения о России оказались политически чуждыми обоим истеблишментам – и консервативному, и социал-демократическому. Впрочем, и другие идеи Beбера при его жизни не были в большом ходу. Вся канонизация Вебера произошла уже после его смерти. Трансляторам идей и авторитета Вебера приходилось укреплять репутацию работ, рядом с которыми его русские штудии казались им второстепенными.

Вероятно, они были правы. И это снова возвращает нас к той научной общине, где в этих работах нуждались больше всего. А именно туда, где занимаются Россией. Дело ведь не только в авторитете самого Вебера. У россиеведения, в особенности у новейшей истории России, вообще нет какой бы то ни было концептуальной платформы. Весь огромный корпус исследований стоит на глиняных ногах. Ни теория бюрократии, ни теория модернизации, ни теория тоталитаризма не дают серьезных эффектов. В поисках фундамента специалисты по России кидаются к расхожим мифам, бытующим в повседневной умственной жизни российской интеллигенции, в отчаянии и под воздействием моды цепляются за структуралистский мистицизм или расхожий фрейдизм. Они, собственно, лишь переводят обыденные представления на модный жаргон современного научно-политического салона. Но упорно не хотят заглянуть в работы Вебера.

Я вовсе не хочу сказать, что историки России найдут в русских штудиях Вебера надежный фундамент для дальнейших исследований и таким образом надолго решат свои проблемы. На мой вкус, там есть много интересного, но никаких сенсационных откровений там нет. Если бы к этим работам обратились пол века назад, то эффект был бы очень силен. Сейчас он таким сильным уже не будет. Обращение к работам Вебера теперь скорее просто поможет тем, кто нащупал некоторые свежие темы или собирается оживить интерес к некоторым сторонам новейшей русской истории, которые хотя и были известны, но были стерилизованы советской имитацией марксизма или находились в небрежении. Я думаю также, что мы сможем использовать опыт Вебера для того, чтобы, наконец, превратить новейшую историю России из «истории КПСС» в историю российского общества. И, что очень важно, хотя и не лежит на поверхности: Вебер поможет тем, кто надеется изменить стиль российского мышления. Сейчас русская мысль проявляет неукротимую склонность к садо-мазохистской компенсаторной мифологии и нуждается в мужестве и трезвости. Вебер для этого прекрасный образец и учитель. Но вернемся к вопросу: почему же заинтересованные круги так не хотели ничему поучиться у Вебера без малого 100 лет?

Что касается России, то здесь все, конечно, можно списать на полицейский режим в науке, на обязательный характер марксизма-ленинизма и на особо подозрительно-враждебное отношение к самому Веберу со стороны партийно-экономического истеблишмента. Правда, никакие цензурные меры не помешали советской интеллектуальной элите десятилетиями баловаться Кьеркегором или Леви-Строссом. Так что и здесь, к сожалению, как всегда, можно было бы сказать, что неча на зеркало пенять, коли рожа крива. И все же режим жестокого контроля сверху был бы принят как смягчающее обстоятельств на процессе советского умственного салона, если бы в суде слушалось дело о его «преступной небрежности».

У западной славистики такого смягчающего обстоятельства нет. Она кастрировала себя сама. Не только, кстати, в случае с Вебером. Она занималась систематической самокастрацией и, как всем хорошо известно, с началом перестройки оказалась у корыта, разбитого вдребезги.

Слависты не читали Вебера. Кое-кто, впрочем, читал, но, как видно, впустую. Как, например, покойный дуайен английских советологов Леонард Шапиро (умер в 1984 году) или нынешний патриарх русистики-советологии Ричард Пайпс. Шапиро в одной из своих работ о русской революции походя упомянул Вебера, но тотчас же дезавуировал значение его русских работ, сославшись на то, что Вебер был под влиянием своих кадетских друзей Струве и Кистяковского. Пример поразительного научного легкомыслия. Ричард Пайпс отнесся к Веберу гораздо серьезнее и даже написал о его русских штудиях специальную статью. В ней он «закрыл» Вебера, объяснив своим коллегам (не знавшим немецкого), что Вебер кругом был неправ. И вот мы теперь имеем вместо Вебера Пайпса. Voila.