Знание-сила, 1999 № 09-10 (867,868)

Примерно со второй половины прошлого века черты мифического переживания реальности стали вдруг обнаруживаться там, где, после столетий новоевропейского «расколдовывания» мира, их, казалось бы, вовсе уже не должно было бы остаться: в политике, в искусстве, в повседневном сознании (не исключая и сознание образованных людей!), даже в науке. Само слово стало притягательным, а уж это что-нибудь да значит: стали говорить о мифах национальных и политических, художественных и биографических, мифах о летающих тарелках…

Отношения с мифом принадлежат к числу стержневых проблем европейской истории. Его разрушение не разумелось само собой и было отнюдь не повсеместным. Более того, оно – скорее исключение и произошло в истории единственный раз: в европейской традиции, у истоков которой стояли рационалисты Древней Греции.

Покуда человек живет в мифе и совпадает с ним, нет речи о его, мифа, понимании, поскольку в нем нет и нужды: человек понимает не миф, а все – через него. Миф тогда – не видимый предмет, а очки, через которые смотрят. Но, с другой стороны, человек тогда лучше всего и понимает миф, когда в нем живет.

У греков мир из-под мифа стал впервые выбиваться. Это началось как внимательный анализ мифа, классификация, приведение в разумный порядок его форм, а привело в конце концов к тому, что во всех европейских (заметим, именно в европейских!) языках слово «миф», означавшее вначале самое что ни на есть истинное сказание о сакрально значимых первособытиях, стало синонимом «вымысла» и «неправды». То есть значение слова сменилось как раз на противоположное.

А ведь никто не хотел ничего плохого. Первой формой критики греческих богов – еще почти не критикой, а только ее возможностью – стало изображение их у Гомера в «недостойном», небожественном виде. Другую возможность будущей разрушительной критики создал в своей «Теогонии» Гесиод – сам по себе не только не разрушитель, но даже напротив: собиратель греческого мифа, систематизатор его. Он первый описал мифические образы по рациональному принципу: дал упорядоченную генеалогию богов. У Гесиода впервые сквозь мифологическое мышление начало пробиваться причинное, и это стало одним из прообразов и источников будущих философских систематизаций.

Лиха беда начало; александрийские риторы породили традицию, пережившую века: критика мифа с позиций «здравого смысла», который всегда исторически обусловлен и всегда принимается своими носителями за общечеловеческий. Была еще и другая точка зрения: боги мифа, в сущности, не столько боги, сколько, например, обозначения природных стихий. Или отдельных человеческих способностей. Мысль, что миф может означать «что-то еще», с неизбежностью вела к мысли: что угодно, кроме самого себя. Аллегорический метод, в сущности, стал отцом всех прочих методов толкования мифа. С тех пор образованные люди всех европейских эпох перестали понимать миф буквально и стали искать в нем скрытые смыслы и подтексты.

Был и путь спасения классических гомеровских богов, на глазах терявших подлинность и авторитет: объявить богов вполне реальными первыми царями, обожествленными впоследствии; а миф – смутное воспоминание об их деяниях.

Критики гомеровских богов исходили из очень возвышенной идеи о боге. Еще Ксенофан знал о том, что «существует бог, стоящий над всеми богами и людьми; его внешность и способ мышления не имеют ничего общего с внешностью и способом мышления простых смертных». Но ведь это уже не миф: в мифе все, даже нечеловеческое, даже противочеловеческое, подобно человеку. Жить с тем, в том, что с ним несоизмеримо, человек – обыденный человек – не может: это требует чрезмерных усилий и неспособно служить домом. А миф – это дом. Миф – это не то, что «понимают», и не то, во что «верят»: это – то, в чем непосредственно живут, от чего не отделяют себя. Возможность взгляда на гомеровских богов извне стала началом их конца как мифа. И одновременно – долгой, долгой их жизни, но уже в совсем ином качестве.

Христианство думало, что вытеснило миф (приравняв миф к поклонению языческим богам, а этих последних – к бесам). Но не тут-то было: миф вернулся, причем в собственном его, христианства, обличи и. Миф всегда возвращается тогда, когда думают, что его больше нет.

Все средневековье полно мифологическим мышлением и чувствованием. Мифологично рыцарство с его культом Прекрасной Дамы и Любви (который, хотя и использовал элементы христианства, далеко не во всем согласовывался с ним). Совершенно мифологичны по основным темам и движущим настроениям крестовые походы с их стремлением освободить Иерусалим и объединить народы вокруг него как вокруг сакрального центра мира, а особенно крестовые походы детей, которые начались внезапно в 1212 году в Германии и Северной Франции и закончились трагической гибелью большинства юных крестоносцев. Мифологичны массовые и разнообразные ожидания конца света или отношение к монархам, которым вплоть до XVII века приписывались чудодейственные свойства.