Знание-сила, 1999 № 09-10 (867,868)

Наружу вырвались хтонические силы мифологических масштабов. Идеологии, подчинявшие себе целые народы, неслыханные по разрушительности войны и иные массовые истребления людьми друг друга сильно подорвали представление о человеке как о существе рациональном. Миф снова стал реальностью, причем настолько убедительной, что не считаться с ней оказалось уже невозможным. Конечно, у этого были и интеллектуальные последствия.

К мифологическим и мифоподобным сюжетам вернулась литература: Джойс, Кафка, Йетс, Элиот, О'Нил, Т.Манн, Маркес. .. Более того, миф стал стремительно превращаться в характерный образ непрофессионального, общекультурного, массового восприятия мира. Он сделался излюбленным термином, а тем самым и штампом публицистики, политической риторики, литературной и художественной критики… Понятие мифа расширилось еще более прежнего.

В науке же XX века сложилось множество направлений исследования мифа, среди которых можно выделить несколько основных. Прежде всего, это так называемый ритуализм, позиции которого в научной мысли были особенно сильны в тридцатых – сороковых годах; виднейшим представителем его был Дж.Фрезер. Это течение усматривало важнейший источник развития мифов в ритуалах, а наиболее радикальные представители его вообще склонны были считать, что мифы – это, по существу, ритуальные тексты. Далее, несомненно, следует назвать функционализм, полагавший, что миф в архаических обществах предназначен поддерживать социальный (а в тазах самих членов общества – и космический) порядок. Апеллируя к сакрально значимым доисторическим событиям, миф (неотделимый от обряда!) объясняет и оправдывает обычаи, предписывает модели поведения – и тем самым консолидирует племя и обеспечивает непрерывность его культуры.

Центр внимания исследователей постепенно смещался к особенностям мифологического мышления; и тут исключительно важная роль принадлежит французской социологической школе. Л.Леви- Брюль в тридцатые годы впервые заговорил о том, что первобытное – «дологическое» – мышление обладает собственной логикой, которая хотя и несводима к новоевропейской, но вполне может быть выявлена и описана с помощью ее средств. В качестве этих особенностей он называл, в частности, закон партиципации (мистической сопричастности, согласно которому племя и каждый его член, например, может отождествляться с тотемическим животным), несоблюдение закона исключенного третьего, неоднородность пространства и времени, неотделимость от эмоциональных импульсов…

Фрейд видел в мифах, разумеется, результат вытеснения в подсознание сексуальных влечений и проблем, среди которых центральное отводил Эдипову комплексу. Последователь его, создатель аналитической психологии К.Г.Юнг подошел к предмету более тонко, учитывая опыт символической интерпретации мифа. Он усмотрел в мифологии продукт коллективного бессознательного, подобный прочим видам фантазирования: поэзии, сновидениям, бреду душевнобольных… – и считал, что в общей основе всего этого лежит устойчивая система образов-архетипов, организующих всякий опыт. Родственны психоанализу и представления Дж.Кэмпбелла, согласно которым мифология есть функция человеческой нервной системы, и мысль М.Элиаде о том, что стимул мифотворчества – стремление спастись от «страха перед историей».

Основатель структурной антропологии КЛеви-Строс увидел миф как сложноорганизованную знаковую систему, своего рода язык, который надстраивается над естественным языком и обнаруживает с ним структурные аналогии. Ролан Барт, тоже причислявший себя к структуралистам, описал как своего рода «мифологии» распространенные представления современного ему буржуазного общества – и тем самым создал у слова «миф» новый слой значений.

В советской науке, которая, как известно, по ряду причин в течение десятилетий вела исследовательскую жизнь, достаточно обособленную от западной, можно выделить два основных направления исследования мифа: этнографическое (представители которого, достаточно жестко связывая религию и мифологию, выявляли в них отражение социальной организации и производственных практик) и филологическое. В двадцатых – тридцатых годах ряд очень сильных исследователей (О.М.Фрейденберг, И.Г.Франк-Каменецкий, И.И.Толстой, И.М.Тронский) связали исследование античного мифа с изучением, во-первых, фольклора, используя его для реконструкции мифов, во-вторых, с вопросами семантики и поэтики. Во многом они предвосхитили структурализм, как, впрочем, и В.Я.Пропп, который в своей «Мифологии сказки» (1928) заложил основы структурной фольклористики. Одному из самых авторитетных отечественных исследователей мифа А.Ф.Лосеву принадлежит формулировка очень характерного для XX века представления о мифе, согласно которому он вовсе не имеет познавательной цели – как и никакой «цели» вообще, – а представляет собой «непосредственное вещественное совпадение общей идеи и самого обыкновенного чувствительного образа». М.М.Бахтин в своей книге о Рабле показал, как миф и ритуал – через народную, «карнавальную» культуру – связаны с художественной литературой.