Золочёные горы

– Чахотка всем известна как болезнь бедноты, – заметила миссис Джонс. – Богатеи, такие как ваш царственный Паджетт, превращают американские дома в инкубаторы, где выращивают бактерии среди бедняков.

– У нас не было бы работы, не найми нас Паджетт, – сказала миссис Квирк.

– Пока вы строите ему замки и трудитесь как рабы за жалкие гроши, он жирует на вашей крови.

– Это хорошее общежитие, – возразила миссис Квирк. – Мужчины не жалуются.

– А должны! Они как дворняжки, которых так много пороли и били, что они боятся пожаловаться.

– Жалобы – семена несчастья, – тихо пробормотала я. – Так считает моя мать.

– Твоя мать перепутала причину и следствие, – сказала миссис Джонс. – Несчастья – это семена, из них растут жалобы, и это ведет к справедливости, если набраться смелости и высказать их.

Таким способом она познакомила нас с искусством устраивать беспорядки и использовала свое очарование, чтобы напроситься на чай. Когда мы сидели за дымящимися кружками, старушка добавила:

– Миссис Квирк, на отдых вы имеете такое же право, как миссис Астор, – и, изображая светскую даму, согнув пальчик и задрав нос повыше, передала ей тарелку с крекерами. – Мадам, не изволите ли? Кое-кто из этих пташек с утра красит щеки румянами стоимостью пять долларов. А у миссис Паджетт есть зубная щетка для собак! И вы слышите от них: «Эти грязные шахтеры». «Эта миссис Джонс – мерзкая старуха». Что ж, я мерзкая, признаю. Мерзкая по отношению к этим кровопийцам и разбойникам.

Миссис Квирк оглянулась через плечо, не подслушивает ли кто разговор. Я молчала, восхищенная тем, как миссис Джонс критикует сильных мира сего. Должно быть, К. Т. рассказала ей про зубную щетку для пса.

– Подпоясывайтесь, – сказала миссис Джонс. – Грядет день расплаты.

– Они выбросят нас с этих гор, – предупредила миссис Квирк.

– А ради чего оставаться? – воскликнула миссис Джонс. – Пришло время для великого бунта.

Я оставила их пить чай и пошла по дорожке Каменоломен, подсовывая листовки со словами «сплотитесь» и «профсоюз» под каждую дверь, куда ветер приносил снежные сугробы всю зиму. Теперь новый ветер проникал под эти двери. Я надеялась, что состоится «великий бунт». Среди хижин бродил призрак моего отца: я видела его в очертаниях комбинезона, свисавшего с бельевой веревки, в паре ботинок у дверного порога. Он умер пять месяцев назад, но, закрывая глаза, я представляла его совершенно четко, перебрасывающего через плечо лопату снега, идущего по этой дороге и весело насвистывающего.

Была у меня девчонка с одной деревянной ногой…

Хижина номер шесть выглядела потрепанной. Никаких признаков того, что здесь когда-то жило семейство Пеллетье. На улицу вышла незнакомка, на голове ее был повязан платок. Из ботинок торчали голые пальцы.

– Здравствуйте. Это вам, – я протянула ей листовку.

– Извините, нет английский.

За ее спиной возникла Ева Сетковски.

– Силь-ви-и! – Она бросилась ко мне и обхватила руками мою талию. – Ты вернулась?

– Можешь прочитать даме это объявление?

– Это моя тетушка. Она теперь живет в вашем доме.

– Прочти это ей, пожалуйста.

– Ты прочти, – сказала Ева. – Я переведу на польский.

Я прочла вслух. Профсоюз. Собрание. Сегодня вечером. Когда Ева перевела, женщина что-то сказала по-польски, потом ушла в дом и закрыла дверь.

– Она сказала, что передаст дяде, – пояснила Ева. – А я скажу брату. Оскар говорит, ты выйдешь за него.

Ее слова прозвучали для меня как угроза. Ева вприпрыжку пошла вслед за мной. Я раздавала листовки, а она кричала:

– Собрание! Приходите на собрание!

Она была прирожденной зазывалой и выманивала женщин наружу. Они восклицали, увидев меня, словно встретили давно исчезнувшего родственника.

– В семь часов! – Ева показала семь пальцев. – Сегодня вечером! В семь!

– Музика? – миссис Чаченко изобразила игру на аккордеоне. – Приносить?

– Да! – воскликнула Ева. – И скажите мистеру Брюнеру принести трубу.

– Это не вечеринка, – заметила я.

– Ну и что? – пожала плечами Ева и покружилась. – Музыка – всегда хорошо.

Глава двадцать шестая

Позже я нашла миссис Джонс и Джорджа Лонагана в конюшнях Дженкинса. Они сидели на задке повозки и пили кофе.

– Сильви! – воскликнула она, подымая свой крошечный кулачок. – Ты готова устроить переполох?

– Я буду делать заметки, – сказала я. – Мы опишем все для газеты, если это поможет.

– Еще как! – воскликнул Лонаган. – Но будь осторожна. От силы красноречия матушки Джонс люди иногда падают в обморок. Она как яростный бульдог, вцепившийся в штаны олигарха.

Миссис Джонс явно понравилось сравнение, и еще больше понравилось, когда я записала его в свой блокнот. Бульдог. Олигарх. Очевидно, что ее слова устроят еще больше переполоха, если напечатать их в «Рекорд». Я на это надеялась. Что же она скажет? Она поправила черную ленту на шее и нетерпеливо постучала ногой. Прозвучал свисток к окончанию смены.

– Что ж, пора! – сказала матушка.