Золочёные горы

– А слухи ходят, что грустно. Я встретил Редмонд в Денвере, и она намекнула. – Он достал большую бутылку виски. – Вот лекарство.

– Джордж, из-за вас пойдут сплетни.

– Ставни закрыты, – заметил он. – Метель бушует. Неужели вы выгоните меня на съедение волкам? На северные ветра? Я достойный парень. И замерз, как лягушка в леднике. И потом, я принес хорошую новость для газеты. Так что позвольте мне отогреться немного, пока я все расскажу. Керриган отправился к Собачьему Клыку рассказать ребятам.

Я протянула ему стакан, не скрывая радости от встречи с ним. Весьма довольный собой, он налил себе виски и произнес словно тост:

– Комитет труда Колорадо оштрафовал нашу дьявольскую компанию за правонарушения и несоблюдение договоренностей. Боулз и начальники обязались поднять зарплату и сделать восьмичасовой рабочий день. Я только что пришел из конторы, и мы заключили устные договоренности и пожали руки. Теперь осталось, чтобы эти крысы поставили свои подписи под контрактом.

– Все благодаря тебе, – воскликнула я.

Джордж триумфально улыбнулся.

– Не только! Твой отец начал все это год назад. И все благодаря храбрецам в лагере, морозившим свои орешки и охранявшим укрепление на склоне. Но я приму все выражения благодарности. Даже всего одно.

– Держи мое выражение, – сказала я. Снова старая шутка. Но я от нее не уставала. Мы улыбались собственному остроумию. У печи Джордж протянул руки, согревая ладони. Подбросил еще угля в очаг и оставил дверцы открытыми, любуясь мерцанием тлеющей золы. Потом вздохнул.

– Как только ребята заключат договор, мне жаль это говорить, Фиалка, но мне снова придется уехать.

Он взглянул на меня, чтобы узнать, что я об этом думаю.

– Так скоро? – спросила я. – Но ты только-только вернулся.

– Работа выполнена, в общем и целом. У нас есть соглашение.

– Думаешь, они вправду его подпишут, Джордж? Не доверяю я полковнику. Боюсь, они просто заплатят очередной штраф и продолжат работать по-старому.

– На этот раз я питаю надежду. Как бы то ни было, для меня здесь работы не осталось. Начальник подразделения отправляет меня на южные шахты. Там забастовка угольщиков в Тринидаде.

– В лагерь Рокфеллера? Это опасно. Губернатор послал туда войска. У них есть пулеметы.

– Да, еще те мерзавцы. – Он скосил на меня глаза. – Если меня прошьют из пулемета, ты расстроишься?

– Не говори так. В тебя не станут стрелять.

– В меня первого и станут. Но я лелею мысль, и довольно часто, что ты прольешь из-за меня пару слезинок, если я погибну за правое дело. И будешь грустить.

– Конечно, буду. О чем ты говоришь? – Я не смотрела ему в глаза.

– Je t’aime, – сказал он.

– Извини? – Я решила, что ослышалась.

– Я ходил в библиотеку Денвера во французский отдел. Выучил три фразы: J’ai faim. J’ai soif. Je t’aime[117].

С таким славным сильным акцентом Джордж произнес эти слова. Чтобы отвлечь его и не обращать внимания на последнюю часть, я стала поправлять его прононс, как школьная учительница.

– Non, Джордж. Надо говорить так: J’ai faim. J’ai soif. Je t’aime.

– Правда? – проворковал он и ударил себя в грудь. – Ты меня любишь!

– Я этого не говорила! – воскликнула я. – Нет, я сказала…

– J’ai faim, – повторил он. – J’ai soif.

Он был голоден. Он хотел пить. И третье. То, что я силилась не слышать, притворяясь, что не разделяю его чувств. Я все сильнее погружалась в пучину. Ни слова не сказала ни по-английски, ни по-французски о том, что я теперь миссис Паджетт. Я рассмеялась.

– Если голоден, съешь бутерброд!

И пошла к буфету намазать маслом кусок хлеба. Он съел его, пока я помогала ему прикончить спиртное. Мне следовало сознаться. Но у сердца свои потребности. Меня сжимали тиски одиночества. Je t’aime, – сказал он. Я тоже была голодна и жаждала этих слов на любом языке. Следовало отправить его восвояси. Вместо этого я засыпала его вопросами о профсоюзе, о Объединенных горнорабочих, о его бродячей жизни в дороге, о борьбе за дело ОГА. Он рассказывал, а я делала вид, что не замечаю огня, горевшего в его глазах, улыбок, брошенных в мою сторону. Не замечаю, как его пальцы теребят складки брюк и ерошат его темные волосы. Пряди падали на лицо, как крылья ворона. Он заправлял их за уши. Поймав мой взгляд, он заметил:

– Мне пора подстричься.

– Подстричь волоса, – усмехнулась я, захмелев. – Так говорила мама. Она всегда подстригала отца.

– А это мысль! Принеси ножницы!

– Ножницы! – повторила я.

– Стригали! – Он схватил их со стола.

И мы засмеялись, чувствуя себя дураками. Pluralia tantum стали нашим тайным кодом, объединяя нас в единое целое. С Джорджем я не чувствовала себя недостойной: нищенкой, католичкой, иностранкой. Мы были слеплены из одного теста. Я взяла ножницы с типографского столика. Джордж снял галстук. Я завязала передник ему вокруг шеи и угрожающе полязгала ножницами за его спиной.

– Ох, – застонал он. – Ощущаю колики. Колику.

– Всего одну? – Мы снова захохотали, просто лопаясь со смеху.

– Стой, – сказал он. – Зеркало у тебя есть?