Золочёные горы

Проклятия, несомненно, помогают упростить трудную задачу. Но это задание было почти невыполнимым. Сначала голова у нас закружилась от свежего воздуха, голубого неба и слепящего солнца. Пара рабочих перебрасывалась снежками, другие боролись в снегу. Но потом Тарбуш засвистел в свисток, и мы молча принялись копать. Мы высекали ступеньки, чтобы с них перебрасывать снег через снежные завалы, возвышавшиеся над нашими головами. За нами следовали мулы Дженкинса с плугами. Мы отдыхали, опираясь на лопаты, руки и ноги ныли от тупой боли. Комки снега липли к юбке. В полдень мы выпили чаю в помещении для обогрева у пика Шпилька. Миссис Квирк развела там огонь и запекала картошку.

– Бесплатный картофель! – крикнул Тарбуш таким тоном, словно раздавал нам золото. Мы жадно ели, согревая покрасневшие руки над огнем. Мышцы горели от боли.

Через шесть часов мы услышали шум: рабочие с фабрики прорывались к нам со стороны города, и наконец за очередным поворотом мы встретили все население Мунстоуна, работавшее лопатами. Рабочие с фабрики. Цирюльник и доктор. Новый школьный учитель. Была там и К. Т. Редмонд, разгоряченная и обветренная. Она помахала мне, не отрываясь от лопаты.

– Пеллетье! Почему бы тебе не переехать пока в город?

Надежда вновь ожила во мне. Но прежде чем я успела ухватиться за ее предложение, полковник Боулз вскарабкался на сугроб и начал говорить речь.

– Какой прекрасный у нас город! – воскликнул он. – Здесь, в Мунстоуне, мы все объединяемся, чтобы выполнить работу. Тысяча девятьсот восьмой обещает стать лучшим в истории компании. Каждый из вас, парни, – герой. И даже вы, девушки, внесли свой небольшой вклад.

Мой небольшой вклад отзывался болью во всех косточках. Я решила при первом же случае отправить письмо Лонагану.

– Благодаря всем доблестным волонтерам…

– Мы не волонтеры, – выкрикнул Керриган. – И нам не нужны ваши благодарности.

– Нам нужна зарплата, – вторил ему отец. – Десять недель и почасовка.

Полковник попытался отвлечь их, показав наверх рукой:

– Смотрите, парни! Вот она, пошла. Первый блок пошел. Первый блок тысяча девятьсот восьмого года.

Нагруженная платформа скользила вниз по расчищенному пути. Цвет груза перекликался с цветом снежных заносов вокруг. Машинист погудел в свисток. Оскар Сетковски стоял на каменной глыбе, держась за страховочные цепи, как цирковой наездник, и помахивая в знак приветствия шапкой.

– Гип-гип! – крикнул полковник.

– Ура, – безрадостно ответили утомленные рабочие.

– Чертов сукин сын, – пробормотал отец. Он сделал шаг в сторону полковника Боулза. От его иссиня-черной бороды шел гневный пар. – Ребята отработали по двенадцать часов, мистер Боулз. Добавьте каждому по два доллара за этот день.

Полковник изумленно воззрился на него. Мисс Редмонд внимательно наблюдала. Мужчины сгрудились вокруг.

– На этот раз мы буквально выкопали вас из ямы. Больше мы этого не сделаем, – отец развернулся и дал нам знак следовать за ним.

К. Т. ухватила меня за рукав.

– Останься в городе, Сильви. Это ведь возможно? – Потом, вскинув брови, она добавила, лукаво улыбаясь: – Кстати, у меня есть для тебя письмо.

Загудел свисток поезда. Отец позвал:

– Сильви! Сюда!

– Спасибо, К. Т., – ответила я. – Приеду за ним завтра, теперь пути расчищены.

Я побежала к вагонетке и вместе с целой толпой уставших рабочих поехала в Каменоломни. Новость о письме сжигала меня насквозь.

– Папа, – сказала я. – Меня просят остаться в городе работать в газете.

– Она тебе платит?

Я кивнула.

– Ты писал человеку из профсоюза и приглашал его? Лонагана?

– Несколько месяцев назад. Но он, возможно, не получил приглашения. – Он оглянулся на сидевшего в задней части вагона Тарбуша. – Не волнуйся, Пташка. На этот раз мы победим. Я об этом позабочусь.

Он притянул меня к своей широкой груди и согрел теплом подбородка.

– Эх, Oiseau[101], ты такая хорошая девочка.

На следующее утро я услышала, как папа ломает слой льда, покрывший воду в тазу, – он кряхтел и стонал, расправляя одеревенелые конечности. У меня тоже болела спина. Кусака кашлял. Мама бормотала в пристройке. Генри тихо похрапывал на высокой лежанке, где мы спали. Голова его была накрыта одеялом. Мое дыхание подымалось замерзшим дымком к морозной паутинке в углу, напоминавшей сплетенное феями кружево. По ступенькам рассыпались солнечные осколки.

«Тебе письмо», – прозвучало в голове.

Внизу мама спорила с отцом.

– Это опасно.

– Это газета, – парировал отец. – Работа, за которую платят.

Против этого маме возразить было нечего. Отец оделся потеплее и пошел в рабочее общежитие побеседовать с парнями. Я не сказала ему ни «спасибо», ни «до свидания». Да простит меня Господь, не сказала. Я вылезла из теплой уютной постели на мучительный холод, перебралась через Генри, разбудив его. Зубы стучали, тепло мгновенно улетучилось. Спустилась по лестнице: от огня в печи осталась одна зола. Я выгребла из ведра с углем последние кусочки. Кусака, дрожа, подошел к печи.

– Силв-ви-и, – заныл он, протягивая ко мне руки.

Я подхватила его, вытерла ему нос и потеплее укутала.