Часть четвертая. Искусство устраивать беспорядки
Я начала понимать, что единственный друг на земле – это деньги, и не только друг, но и сила.
Глава двадцать первая
Пока мы ждали в снежной ловушке в Каменоломнях, останки моего отца лежали, обернутые холстом, в недрах горы. Всхлипывания ветра вторили нашим приглушенным рыданиям в темноте. В течение двух долгих дней к нам никто не приходил. Буря неистово бушевала. Мы были отрезаны от мира в нашей маленькой комнате. Из маминого лица ушла жизнь, словно она тоже умерла. Она поднимала руки, словно собиралась что-то делать, но делать было нечего. Генри пинал доски пола. И бил кулаком по дверному косяку. Горе пришло в дом и высосало из нас жизненные соки. Кусака не понимал, что произошло. И пытался развеселить нас своей обычной болтовней. Когда мы отвечали ему жидкими улыбками, он становился серьезным.
–
Мы знали только одно: его убило взрывом. Наконец пришел Дэн Керриган и все рассказал:
– Компрессор заржавел. Джоко отказывался заводить машину. Но Тарбуш приказал.
– Зачем? – вскрикнул Генри. – Зачем отец это сделал? Он мог…
– Не было выбора, – ответил Керриган. – Босс ему сказал: «Если не заведешь ее, ты уволен». Ваш отец сказал: «Нет. Она заржавела». Босс отошел на безопасное расстояние и протянул Джоко спички. Сказал: «Делай это, сукин сын. Заводи, или ты уволен». – Кэрриган запнулся. – И Пеллетье просто… помолился… и поджег горелку.
Генри сидел, открывая и закрывая свой складной ножик.
– Компрессор взорвался, – добавил Керриган. – Босс не хотел ждать новый баллон три недели. Он просто кровожадный дикарь. А может, сделал это нарочно, чтобы заткнуть Джоко рот.
Когда Керриган ушел, Генри швырнул нож через всю хижину. Он воткнулся в дверной косяк с такой силой, что мог убить Тарбуша, если бы тот стоял в проеме. Мама закрыла лицо руками и молилась, пытаясь принять тот факт, что ни ее страх, ни молитвы не уберегли мужа. Увидев, как долго она прячет лицо, Кусака вскарабкался к ней на колени и попытался оторвать руки от ее лица, чтобы убедиться, что она никуда не исчезла. «Мама», – пронзительно закричал он, но она не подняла голову, даже когда мы все собрались вокруг. В глазах Генри стояли слезы ярости. Я обняла их всех. Теперь нас осталось всего четверо, не пятеро, и боль в груди застывала жестким комком.
На третий день Кристе Болесон сумел на лыжах спуститься в город за припасами. Он вернулся в город с консервированной ветчиной и письмами соболезнования от компании: «Прискорбная утрата. Наш ценный сотрудник». Дотти Викс прислала торт на поминки. К. Т. отправила открытку с выражением сочувствия, коробку конфет и экземпляр газеты. «Прочти, когда будешь готова, – говорилось в записке. – Это не для слабонервных». «А лучше не читай вовсе» – вот что ей следовало бы написать. До сих пор жалею, что она отправила мне ту газету. То, что она написала, будет преследовать меня до конца дней.