Золотая блесна. Книга радостей и утешений

Идем по травяной дороге к Малому порогу и вздрагиваем… Прямо из-под ног, оглушительно хлопая крыльями, взлетают три глухаря и пестрая глухарка. В одном и том же месте…

Мы знаем, что они взлетят и каждый раз не успеваем приготовиться.

— Доберется до них Нечаев.

— Не доберется, Олег купил их у него!

— Купил?

— Мы привезли ему сервиз для чаепития, весь в золоте и розах.

— Так…

— Нечаев спрашивает: — Сколько я вам должен?

Олег прищурился и говорит:

— Перед Малым порогом живут три глухаря и глухарка.

— Знаю.

— Не трогай их, и мы в расчете.

Нечаев посмотрел внимательно, как психиатр, симптомов не нашел.

Сказал: — Не трону.

— Значит, не тронет, найдет других.

— А эти не догадываются, что обязаны своим существованием…

— Сервизу! — быстро сказал Олег, опередив свое благодеяние.

— А потом, когда мы выпили, Нечаев спрашивает:

— Хотите, покажу, где кормятся тетерева, можете их купить.

Смеялись все! Даже его отец, Максим Иванович, он не смеется.

— Понравилось.

— Смотри, какой туман.

— Нечаев сказал бы: — Туман, это хорошо. В тумане раньше, чем тебя увидят, ты услышишь.

Сворачиваем с травяной дороги на тропу, спускаемся к реке… Когда я превращусь в туман и повидаю много стран, перелетая океан без визы. Когда я тихо соберусь в свои небесные круизы, не собирая чемодан…

Волнение уже сжимает горло, и появилась ложная отдышка. На сливе раздается грохот. Это семга подбросила себя движением хвоста и обрушилась в воду. Это она!

Шумит порог… И возникает радостное возбуждение.

Круги на срезе пня, отчетливые годовые кольца, запечатлели полный круг Земли — в березе.

Так глубоко проникло в древесину вращение миров…

Вдыхаю запах вспененной воды и отвожу скобу. Оглядываюсь, чтобы не задеть блесной кусты.

Короткий взмах — уинь! — нейлоновая жила слетает с пальца, и блесна вытягивает леску с барабана.

Запахи трав становятся острее. Блесна вошла в струю, блесна задела камень. Я на связи с водой…

*

Перехватил веревкой толстый хвост лосося, чтобы удобнее было нести тяжелую рыбу, прошел метров триста, веревка врезалась в плечо, но я уже увидел открытое место и почувствовал лицом ветер, комаров не будет и я без мучений разделаю рыбу.

Возле воды я расстелил клеенку, очистил солью чешую, покрытую защитной слизью, надрезал рыбу, любуясь оранжевым цветом жирных боков, вырезал желчь и жабры, промыл в потоке и подвесил на толстой березовой ветке, чтобы слегка обветрилась, ветка согнулась под тяжестью семги.

Я вымыл руки, закурил и, наслаждаясь неподвижностью, сидел на камне и смотрел в пустое небо, ни о чем не думая.

*

Погода здесь меняется быстрее, чем сваришь на костре картошку. Начнешь при свете солнца, а посолишь дождиком.

Брат говорит:

— Самая вкусная, рассыпчатая, почему-то любит грустные места. И чем невзрачней место, тем она вкусней.

— Как утешение.

— Рассыпчатую можно есть без соли, безо всего.

Я сцеживаю воду и вдыхаю пар. И слышу тихое: — курлы, курлы… И вижу детство на мешках с картошкой под пролетающими журавлями. Оглядываюсь, за спиной — темно.

— Сейчас накроет! — говорит Олег, но я уже наметил елку. Где елка, там и дом! И мы бежим туда со всеми причиндалами, дождик, дождик дергани, бабу с поля прогони!

Зачем я здесь — под моросящим дождиком?

Я знаю, это страсть и никакой корысти, только страсть, непрерванная в предках, не перерубленная сельскими лопатами таинственная хромосома, соединяющая память рыболова с такими далями, куда не заглянул никто.

Отогреваю мокрые колени теплом железной кружки, дую в костер, захватываю шляпой дым, надел на голову, и комары исчезли… Это я придумал!

А вот и солнце, — все вокруг блестит, река, березы, валуны.

*

Переходил по скользкому стволу березы, переброшенному с берега на берег глубокой родниковой речки, Нога «поехала», и я сорвался в ледяную воду. Дыхание перехватило. Кричу:

— Костер!

Стащил с себя прилипшую одежду, резиновые сапоги, в каждом — полно воды. Оглядываюсь — где бы стать?

Рюкзак! Вытряхиваю из него хлеб, кружки, чайник… Стал на рюкзак.

Марухин и Олег протягивают мне два свитера. Один — надел, второй, смеясь, я превратил в штаны.

— И гений — парадоксов друг!

Все время двигаюсь и растираю ноги, спину… Кричу:

— Отрежьте два куска бересты.

В рыбацкой сумке я всегда ношу носки из грубой шерсти, завернутые в полиэтиленовый пакет. Омниа мэа мэкум порто!*

Надел сухие толстые носки и привязал к ногам кору — обулся!

Костер уже трещит. Вбиваем колья. Выкручиваем мокрую одежду, развесили возле огня.

Олег обстругивает ветки для растяжек. Если одежду сушишь на растяжках — высыхает за час.

Наваливаем груду хвороста. Пламя должно быть чистым, только огонь и жар, чтобы одежда не пропахла дымом. Дым я люблю издалека.

Резиновые сапоги уже стоят — подметками к огню. И стельки вынуты, иначе не просушишь за день.

Марухин и Олег забыли, что у меня почти звериный слух.

— Только удилище торчит, как перископ!

О, люди…

Кружка крепкого чая с черным сухарем и салом и беззаботный смех завершают спасение от пневмонии (латынь)! Она не умерла. Ушла в другие языки. И варвары ее не победили.