Золотая блесна. Книга радостей и утешений

Я знаю, где живу, здесь мне никто не скажет: «Старшим преимущество».

Какие-то шуршавые слова, как попрошайки с шамкающим ртом.

В оригинале звук отчетливый и величавый:

— Сэниорэс приорэс! Что означает — старшим преимущество. Латынь.

Рябь улеглась, лицо помолодело. Я подымаюсь по крутому склону — без одышки, мне стареть нельзя.

Марухин и Олег уплыли на попутной лодке за провизией, и я — один, иду и громко повторяю:

— Сэниорэс приорэс!

*

Белая кружка, соль, зеленый огурец на ледниковом камне… Интуитивно я люблю привычные цвета.

Когда моя жена купила черную посуду (на тарелке муху не увидишь), в моем сознании возник сигнал опасности, как на дозиметре возле «Добрянки».

Оттуда я ушел, не задевая ивы.

Поджариваю сало на костре, завариваю чай и ставлю кружку на другой валун, слегка затопленный, быстрей остынет.

Марухин и Олег спускаются с холма, я вижу вспышку на блесне Олега.

Блуждающий мираж библейских рыболовов. Безлюдье приближает к прошлому…

*

(На тропе)

— Почему-то они выбирали меня. Уже тогда. И кем я только не был!

В пятнадцать лет, еще не целовавший, я был развратником, и на столе у нас в 12 ночи танцевали девушки.

Там же мать проверяла тетради, на другой половине стола.

— Еще придумают и не такое.

— Дай Бог дожить!

— Еще узнаешь о себе такие чудеса, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

— Дай Бог дожить!

*

(На тропе)

Лапландский серебристый мох, свисающий с куста, обрисовал знакомое лицо с волнистой бородой.

— Вы нравитесь себе, синьора? — спросил художник, сдернув покрывало с небольшой картины.

— Ой!

— Что-то вас огорчает?

— Здесь я такая хитрая.

— Нет, вы таинственная.

— А где цепочка с золотым сердечком?

— Цепочка отвлекала.

— Кольцо не нарисовано. С рубином…

— Ну, синьора, если картина вам не нравится, вот ваш задаток.

— А если кое-что подрисовать?

— Подрисовать? Затея интересная, — сказал, смеясь морщинами, художник, — напишите ваши пожелания…

И вот она идет мощеным переулком и бормочет:

— Цепочку не нарисовал, кольцо с рубином не нарисовал, как будто у меня нет украшений, я же не бедная.

У синьоры Паолы войдешь и видишь на стене портрет, больше окна, а этот маленький. Надо было заказать ее художнику. Я так и сделаю!

Глаза блеснули, каблуки зацокали бодрее. И появилась странная улыбка Моны Лизы, та самая…

Кого здесь только не увидишь сквозь серебристый мох, свисающий над головой, пока проходит дождевая туча.

— Комар под пленкой оглушил меня, как будто я сидел под колоколом.

— Контузия! — смеется брат.

Под баркалабовскими грозами в июле мы отбегали ночью от костра, ложились на лугу и накрывались пленкой. Дождь пробегал по нашим спинам. В отверстие, оставленное для дыхания, текла такая свежесть, что земля кренилась…

*

Ночью прошла гроза, и я боюсь проспать сбитые ветром яблоки.

В овражном переулке, что ведет к базару, яблони свешиваются над деревянным тротуаром и над лестницей. Надо только прибежать туда пораньше и наберешь кошелку «белого налива»… Упавшие на землю яблоки — ничьи. Срывать нельзя, а что упало, то пропало. Только бы не проспать!

В открытое окно текут потоки свежести, и голова моя пьянеет, я лежу на воздухе и засыпаю… А когда проснусь, яблоки все подберут — до следующей грозы. А когда она соберется? Может, ночью ни одной не будет или начнут громыхать недели через две, летние яблоки уже уплывут к торговкам. Эти — первые, самые вкусные и дорогие. Мать приносит с базара два яблока, брату и мне.

От волнения и от обиды, как будто я уже проспал, больно кусаю губы, стараясь превозмочь свое безволие. Силы небесные меня затягивают в сон, диван плывет, и я опять кусаю губы.

Лежу с открытыми глазами и смотрю в сверкающее черное окно, смотрю на мокрый серебристый тополь. Совесть моя чиста, мне трудно не заснуть, но я не думаю об этом и ничего не знаю о нечистой совести.

Нет, лучше я дождусь рассвета во дворе.

Тихо встаю, беру клеенчатую сумку, теперь таких не делают, и тихо открываю дверь. На улице светлей, чем дома, потому что больше неба. Бегу по мокрому булыжнику. Пожарный переулок, запахи развалин и сараев, кинотеатр «Родина» с Тарзаном на афише, в скверике возле скамеек блестят селедочные головы, вонючий рыбный магазин и… лестница, ведущая через овраг к базару. Спускаюсь в яблоневый переулок и вижу прямо под ногами в лужах, в траве, в канаве — белые большие яблоки. И на дощатом тротуаре. В июле даже буквы округляются — июль. И если падает с баржи коробка, то от нее расходятся круги, а не квадраты.

Я подбираю яблоки, прохладные и мокрые, и вздрагиваю, — на крыльце стоит старик, хозяин сада.

Он говорит:

— Бери, бери, не бойся.

Я молча прохожу мимо него и слышу:

— Кто рано встает, тому Бог дает.

Я быстро набираю полную кошелку, она оттягивает руку, в овраге — тишина, враги все спят, по скользкой лестнице взлетаю в город и бегу домой. Всем хватит! И брату, и отцу, и матери. Во дворе я вытираю о рубаху яблоко, надкусываю, и тонкий запах «белого налива» долго висит после меня в подъезде. Об этом я не думаю.