Золотая легенда. Том II

Остается сравнить Павла лишь с ангелами. И здесь он будет славен, ибо с великим тщанием послужил Богу. Давид дивится ангелам: Крепкие силою, исполняющие слово Его (Пс 103 (102), 20). Чему же еще удивляется пророк, говоря: Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими — огонь пылающий (Пс 104 (103), 4)? Но то же самое мы можем найти в Павле, ибо он, как дух и огонь, очистил весь мир. При этом, что удивительнее всего, он не достиг неба и жил на земле, облеченный плотью.

Какого же мы ныне достойны порицания, когда не трудимся подражать даже малой части стольких добродетелей, собранных в одном человеке. Ибо Павел был одного с нами естества, имел душу, подобную нашей, жил в том же самом мире. Но вскормленный на той же земле, в той же стране, подчиненный тем же законам, он превзошел своими нравами всех людей, прежних и нынешних. В Павле удивительно не только то, что он по великому благочестию порой не чувствовал трудов, понесенных ради добродетели, но то, что саму добродетель он почитал за воздаяние. Ведь мы сражаемся за добродетель ради награды, он же любил добродетель без всякого вознаграждения. Все тяготы, которые препятствуют восхождению к ней, Павел терпеливо сносил, с каждым днем восходя все выше, все сильнее вздымаясь, с еще большей славой отражая нависшие угрозы. Когда же он видел близкую смерть, то побуждал других ко всеобщей радости, говоря: И вы радуйтесь и сорадуйтесь мне (Фил 2, 18). Павел более стремился к поношению и обидам, которые терпел за проповедь, чем к спокойствию и почету; желал скорее смерти, чем жизни, скорее бедности, чем богатства. Стремился скорее к трудам, нежели к отдыху от них, скорее к скорби, нежели к наслаждению. За врагов он молился усердней и с большими плодами, чем иные молятся против врагов. Одного Павел боялся и трепетал — оскорбить Бога. Одного желал — всегда угождать Господу. Он не искал не только нынешних благ, но и грядущих. Не стоит перечислять великую мзду, войска, деньги, провинции, власть — все это Павел почитал за паутину. Но посмотри на те блага, что обещаны на небесах, и увидишь его пламенеющую любовь во Христе. Ведь ради любви Христовой Павел не возжелал достоинства Ангелов, ни Архангелов, ни чего-либо подобного. Он наслаждался только этой любовью, что была превыше всего. С ней Павел почитал себя блаженнейшим из всех, а без нее не желал быть вместе даже с Господствами и Началами. Он хотел быть последним из всех, даже подвергнуться наказанию, но с любовью Христовой, нежели без нее удостоиться величайших почестей. Величайшим и единственным наказанием для него было отпасть от той любви. В этом была для него геенна, в этом — единственная казнь, в этом — бесконечные и нестерпимые муки. Но в наслаждении любовью Христовой — вся жизнь, весь мир, все царство, все обетование, все бесчисленные блага. Все, чего мы боимся, Павел презирал, как гниющую траву. Тираны и народы, дышащие злобой, были для него словно комары. Смерть же, пытки, тысячи казней он почитал за детские игры, лишь бы претерпеть их ради Христа. Цепи украшали его больше, чем диадема. Заключенный в темницу, он обитал на небе, принимал побои и раны охотней, чем иные принимают трофеи на состязаниях, и любил скорби больше, чем иные любят награды.

Любя скорби больше наград, Павел даже называл их благодатью, ибо то, что для нас причина печали, ему было величайшей радостью. Он пылал великой скорбью и потому говорил: Кто соблазняется, за кого бы и я не воспламенялся (2 Кор 11, 29). Некоторые говорят, что и в скорби есть нечто желанное. Так многие люди, потерявшие своих сыновей, получают некоторое утешение, предавшись стенаньям, но если им запрещают плач, скорбят еще сильнее. Также и Павел денно и нощно утешался слезами. Никто не оплакивал собственные беды, как он оплакивал чужие. Как же сильно сокрушался о гибели грешников тот, кто желал лишиться даже славы небесной ради их спасения, считая их погибель горше собственной!

С чем же сравнить нам Павла? С железом ли, с адамантом? Кто-то назовет его душу золотой или, скорее, адамантовой. Но она была крепче всякого адаманта, дороже всякого золота. Первый превосходила твердостью, второе — ценностью. С чем же сравнить душу его? Воистину, ни с чем из сущего. Если бы золоту придать крепость адаманта или же адаманту — цену золота, тогда только можно было бы найти сравнение с душой Павла. Но что я говорю о золоте и адамантах? Если положить на одну чашу весов весь мир, на другую же — Павла, обнаружится, что Павел больше.