Золотая лоция

Столб был установлен прямо, расчищен от мха, пыли. Проступили блёклые краски. Они были подновлены сажей на воске, соком багульника и скисшей медью, нашедшейся у кёльнского монаха Руперта. Стребляне были посланы изловить тура. Они тихо ушли вдоль ручья. Совершенно незнакомые, совсем не обустроенные для такой серьёзной охоты места не помешали им к вечеру принести добычу. Видимо, они ходили далеко, раз до реки не донёсся рёв их охоты. Тур был велик. Тащили его десять человек, часто меняясь, на особой воротообразной перекладине, с подвязанной головой, так как он росту был Оре выше ключицы. За туром несли на плечах полуживого стреблянина. Оря пояснил, что сам и виноват, а Рагдай нашёл у раненого перелом в груди, руке и вывихи. От игры с туром, к всеобщему сожалению склавян, пришлось отказаться. Тура заклали стреноженного, а не свободного, что несколько уменьшало величие жертвы, но при этом давало возможность всю кровь влить именно в подножие Берегини. Под восторженный вой Стовов, обряженный в белое, без обычного шитья и золота, точным ударом топора перебил туру шею. Брызнул и долго не иссякал алый родник. Обряженный лентами и венками тур упал, забился в агонии, а Семик, невзирая на смертельно опасные удары копыт, отделил голову до конца и подал князю. Тот поднял её над собой и так стоял, пока не смолкло эхо последнего турьего рёва и последние кровавые ручьи не упали на его плечи. Потом голову тура закопали подле Берегини в размякшую землю, так что торчал лишь один рог. Потом долго пели. Каждый своё. Стребляне держались чуть поодаль. Оря объяснил Рагдаю, что их Мать Рысь родила богов вместе с Берегиней. Варяги уважительно помалкивали. Смотрели на костёр, пожирающий шкуру тура, а потом, вместе со всеми, поедали жертвенное мясо.

Монах затеял с Рагдаем разговор о едином боге, но кудесник ушёл от него, строго наказав молчать. Наутро, перед отходом, Стовов в одиночестве поднялся к Берегине и зарыл там какой то, известный только ему Дар. После капища река продолжала меняться. Через день исчезли утиные торжища, вглубь ушла рыба, пропали бобровые хатки в заводях. Ручьев и речушек сделалось меньше. Мимо пошла череда поросших оврагов. Берег стал выше. Но, как и прежде, ни дым днём, ни огонь ночью не выдавал путникам присутствие хозяев этих мест или хотя бы пришлых людей. Через два дня Одра сделалась заметно уже, извилистей. Берега поднялись ещё круче. Кое где встречались нависшие над водой глыбы известняка и деревья росли прямо над головами кормчих. Живность пропала совсем.

Только иногда, парами, затевались петь соловьи, да редкие дятлы, бросив делить лес и суженых, принимались долбить кору деревьев. Их частый, глухой бой провожал путников все последующие дни. Горы на горизонте заметно выросли. В ясное утро уже можно было разглядеть, как по их вершинам проползают куцые облака. На третий день пути занедужили четверо бурундеев и двое полтесков. Вскоре ещё трое бурундеев. Глаза у них распухли, потекла слеза и слюна, во рту образовалось нестерпимое жжение. Один бурундей метался в удушье.

Опасаясь, что хворь может перекинуться на лошадей, Стовов велел гнать их берегом, невзирая на буераки. Продвижение вперёд замедлилось вдвое. Рагдай решил, что это медвяная лихорадка. Монах же увидел наказание Господне за языческий обряд, совершённый на реке, чьи воды освятил святомученик Амадеус, епископ Утрехта, злодейски умертвлённый недалеко от этих мест королём Само.

К величайшему удивлению Рагдая, пылкой речи монаха Руперта, произнесённой сперва на изломанной латыни, а после по фризски и переведённой Ацуром, воины внимали: Стовов и старшие его вои настороженно, Мечек и бурундеи с вниманием, стребляне с сочувствием, часть варягов с пониманием. Полтески же остались глухи. Вишена только покривился. Рагдай велел отказать хворым в какой либо пище и давать лишь обильное питьё. Отыскав во множестве своих пузырьков, кульков и ларчиков нужную ему траву, он, с помощью Крепа, начал делать больным притирания.