Золото для индустриализации. Торгсин

В современной историографии довольно прочно утвердилась тенденция представлять любое неповиновение сталинскому режиму, включая и экономические преступления, сопротивлением власти – пассивным или повседневным[1193]. Были ли экономические преступления, совершенные руководителями Торгсина, сопротивлением режиму? Ущерб государству эти, по терминологии тех лет, «двуногие грызуны социалистической собственности», действительно, принесли ощутимый. Нанесенный власти моральный ущерб был так же существенен – такие партийцы компрометировали советскую власть, их действия подрывали основы пресловутой коммунистической морали, которая превозносила неподкупность, требовательность к себе, самоотверженность.

Однако для определения природы экономических преступлений, совершенных Мустом и ему подобными, важно отметить, что руководящие работники Торгсина по меркам советского общества 1930-х годов были очень хорошо обеспечены государством. Они не голодали. Муст, например, объяснял хищения денег из секретного фонда тем, что он «в последнее время сильно пил (коньяк)». Главный мотив, который двигал людьми, совершавшими подобные хищения, – жадность, либо их собственная, либо тех людей, под влиянием которых они находились. Люди, хорошо знавшие Муста, – В. И. Межлаук, З. М. Беленький[1194], – характеризовали его как работника добросовестного, толкового и честного, но человека слабохарактерного, находившегося под влиянием «жены-мещанки».

Кроме того, проворовавшиеся руководители Торгсина не были оппонентами советской власти или ее вынужденными и ненадежными попутчиками. Они участвовали в революции, защищали советскую власть в Гражданскую, затем представляли эту власть на своих постах. Эти люди были кровь от крови, плоть от плоти существовавшей системы. Они и были сама власть. Муст – потомственный рабочий-железнодорожник, участвовал в революционном движении с 1905 года, социал-демократ с дореволюционным стажем, комиссар в годы Гражданской войны, после ее окончания налаживал работу на крупнейших железных дорогах страны. За все время пребывания в партии он никогда «не отклонялся от генеральной линии», не привлекался к партийной ответственности, не подвергался административным или судебным наказаниям. Кто знает, не окажись он в Торгсине с его валютными соблазнами, может и дальше продолжал бы верно служить. В своем письме Сталину Муст заверял, что не хотел идти на работу в Торгсин, так как это – не то дело, которое он знает и любит, он – производственник и хотел продолжать работать на транспорте. Муст просил Сталина использовать его «по назначению» и за допущенные ошибки послать работать мастером цеха.

В своем письме Муст ни разу не назвал истинные мотивы совершенных им проступков – рвачество, жадность, корысть, слабоволие. Расхищение государственных средств он именовал «премированием в повышенном размере лучших работников-ударников за перевыполнение планов». Огромную сумму, взятую из фонда, предназначенного для лечения руководящих кадров, Муст назвал «поздней сдачей остатка имеющегося у него спецфонда». Фиктивные расходы по децзаготовкам проходили в его письме как «утвержденные без документов орграсходы», а свою долю вины в разграблении кабинета фирменных образцов Муст видел лишь в том, что «недостаточно оформлял выдачу образцов парфюмерии». Как истолковать эту словесную мимикрию? Была ли она сознательным враньем или искренней убежденностью в своем праве? Другими словами, осознавал ли Муст, что из революционера превратился в казнокрада и, прикрываясь благообразной фразеологией, сознательно врал, чтобы спасти свою жизнь? Или его заявления были искренни, и Муст был убежден (и убеждал Сталина), что по-прежнему остается коммунистом и ничего преступного не совершил?

На мой взгляд, последнее верно. Муст чувствовал себя частью руководящей элиты и поэтому считал, что имеет право на большее, чем простые обыватели. Его отношение к советской власти было утилитарным: «я тебе отдал годы жизни, ты мне дай привилегии и прости ошибки». Похоже, он искренне считал, что с ним поступили несправедливо и жестоко: «Мой жизненный путь, моя преданность партии и ее ЦК говорит, что нельзя меня бить до бесчувствия и что я принадлежу к тем кадрам, к которым необходимо применить заботу и внимание» (курсив мой. – Е. О.).