Читаем Золото для индустриализации. Торгсин полностью

В политическом сознании того времени уживались два образа: революционный аскетичный самоотверженный образ тех, кто создал Торгсин и заставил его работать на дело социалистического строительства, и образ обывателя, торгсиновского покупателя, падкого на буржуазные соблазны – розовые зефиры и модные тряпки. Противопоставление пролетарского и обывательского наполняет содержание официальных документов. Именование потребителей «публикой», которое встречается в документах Торгсина, заимствовано из торгового лексикона дореволюционного времени и отождествляет покупателей Торгсина с ушедшей ненавистной эпохой. Призывы руководства получше всмотреться в лицо покупателя (и перестать перед ним распинаться) заставляют задуматься, о главенстве какого потребителя шла речь – покупателя в Торгсине или пролетарского государства, «потребляющего» обывательские накопления своих граждан. Вопрос о том, чьи интересы важнее – покупателя или государства – трансформировался в Торгсине в споры: что главнее – скупочный пункт, добывавший ценности для государства, или магазин, удовлетворявший потребности покупателя; кто для кого – Торгсин для покупателя или покупатель для Торгсина?

Противопоставление нереволюционного обывателя-покупателя революционной миссии Торгсина оправдывало жесткие методы выкачки ценностей: «Не откладывай на завтра то, что можно взять сегодня», «Работай так, чтобы ни один сдатчик не ушел, не сдав ценностей», «Дай стране максимум валютных ценностей с наименьшими затратами на их приобретение»[1337]. Нереволюционность торгсиновского покупателя служила идейным оправданием неравнозначности обмена ценностей на товар и монопольных цен в Торгсине, эксплуатировавших голодный спрос: «Цены имеют большое значение – этот вопрос острый. Наша задача при минимуме товаров выкачать максимум ценностей, так как мы имеем дело в большинстве случаев не с пролетарским элементом, а с лицами, имеющими накопление прошлого (курсив мой. – Е. О.[1338]. Эта фраза раскрывает еще один парадокс Торгсина. Несмотря на то что доступ в его магазины не зависел от социального происхождения людей, Торгсин тем не менее имел ярко выраженную классовую природу. Парадоксально, он стал квинтэссенцией классового подхода: все его покупатели вкупе с их мещанскими накоплениями, с точки зрения политического видения Торгсина руководством страны, принадлежали ушедшей эпохе. Поэтому их и не надо было подвергать социальной сегрегации. Поэтому не надо их было жалеть!

Противопоставление старого ушедшего и нового грядущего миров видно и в официальном анализе причин неудач Торгсина. Все плохое в Торгсине объяснялось кознями проникших в его систему «социально чуждых» и «переродившихся». Методы и цели «капиталистической» торговли (получение наживы путем обмана покупателей) всегда противопоставлялись «социалистическим» («культурная торговля» для удовлетворения потребностей населения). Листовка Правления Торгсина «Торговать культурно» гласила:

Памятен клич Владимира Ильича – «Учитесь торговать». Со времени опубликования этого лозунга прошло много лет, и немало наших молодых хозяйственников уже научились неплохо торговать. Однако старые «методы» торговли, внедрившиеся в практику «коммерции» старой России, основой которых являлось мудрое правило «не обманешь – не продашь», – эти методы, к сожалению, просочились и в нашу советскую торговлю со старыми «спецами», не уразумевшими характера и сущности советской торговли[1339].

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное