Читаем Золото для индустриализации. Торгсин полностью

Упорный труд принес результаты. Производство пушных товаров в стоимостном выражении выросло с 9 млн рублей в 1925/26 до 130 млн рублей в 1931 году. Вырос и экспорт, причем изменилась его структура. В 1925 году СССР вывозил меховое необработанное сырье, облагороженные меха составляли всего лишь 4 % продукции. В экспорте совершенно не было окрашенных мехов[374]. В 1931 году более трети советского мехового экспорта составляла выделанная пушнина, а крашеный мех – 45 %. В 1933 году выделанная пушнина превысила половину (56 %) мехового экспорта СССР[375]. А ведь экспорт облагороженного меха, в отличие от вывоза необработанного сырья, как справедливо отмечалось в наградном деле Сташевского, это миллионы рублей дополнительной валюты[376]. Советский крашеный каракуль будто бы даже потеснил с рынка «лучшую монополистическую фирму Германии – Торрера в Лейпциге». Об успехах советской меховой промышленности свидетельствовала антидемпинговая нервозность на Западе.

В ноябре 1932 года «за исключительную энергию в деле организации и развития меховой промышленности» Президиум ЦИК СССР наградил Сташевского орденом Ленина – в то время высшей наградой Советского Союза[377]. Читая материалы наградного дела, трудно отделаться от мысли, что в меховой промышленности сложился культ личности Сташевского: «лучший специалист не только Союза, но и за границей», «лучший хозяйственник, лучший ударник и практик», «первый пионер и организатор нашей экспортной меховой промышленности», «герой социалистической стройки». Однако факт остается фактом – советская меховая индустрия началась с приходом Сташевского в Госторг.

Следующим валютным заданием Сташевского стал Торгсин.

Сташевский пришел в Торгсин в октябре 1932 года. Второй год подряд в стране был неурожай, но размеры государственных заготовок сельскохозяйственной продукции и ее экспорта тем не менее повышались. Город жил на скудном пайке и даже индустриальные рабочие, несмотря на опеку государства, бедствовали, а в обобранной до нитки деревне начался массовый голод. Момент для «мобилизации валютных ценностей населения» был решающий, и партия послала в Торгсин человека с немалым опытом добывания валюты. Назначение Сташевского – легендарного участника Гражданской войны, советского военного разведчика, основателя советской меховой промышленности – на пост председателя Торгсина говорило о том значении, которое Политбюро придавало битве за валюту. Сташевский воспринял назначение в простую, казалось бы, торговую контору очень серьезно. «Вы сами отдаете себе отчет, какая совершенно исключительно тяжелая работа предстоит мне по Торгсину», – писал он[378].

При голоде и Сташевском Торгсин пережил свой звездный час: его конторы работали практически во всех крупных городах страны, число магазинов достигло более полутора тысяч. При Сташевском Торгсин, кроме валюты и золота, стал принимать от населения серебро и платину, бриллианты и другие драгоценные камни. В 1933 году Торгсин собрал свой самый большой валютный урожай: по всей стране люди меняли ценности и семейные реликвии на хлеб[379]. В тот год голодного мора люди сдали в Торгсин почти 45 тонн чистого золота и более 1420 тонн чистого серебра[380]. Сташевский ушел с поста председателя Торгсина в августе 1934 года, когда голод отступил и начался закат деятельности Торгсина. Сташевский блестяще выполнил порученную миссию: в 1933–1934 годах ценности, «заготовленные» Торгсином, покрыли почти треть затрат на промышленный импорт. По объемам валютной выручки в 1933 году Торгсин занял первое место в стране, обогнав экспорт зерна, леса и нефти.

После Торгсина Сташевский на два года вернулся в меховую промышленность, проработав до июня 1936 года начальником Главпушнины Наркомвнешторга. Видимо, его не забыли в разведке, а может он и не порывал с ней связь. Так или иначе, но он вновь оказался на секретной работе за границей. Осенью 1936 года Политбюро командировало Сташевского в Испанию, где шла гражданская война.

Кривицкий, который работал в разведке Иностранного отдела НКВД в Европе и встречался со Сташевским в Барселоне, писал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное