Читаем Золото для индустриализации. Торгсин полностью

Берлинский центр выполнил свою задачу. К середине 1920-х годов советские резидентуры существовали во всех наиболее значимых в той международной ситуации государствах Европы. До 1924 года они подчинялись напрямую Берлинскому центру. В 1924 году из-за громоздкости и угрожающей самостоятельности Берлинского центра он был ликвидирован. Все европейские резидентуры, включая и берлинскую, стали непосредственно подчиняться Разведупру РККА[367]. С ликвидацией Берлинского центра Сташевский был отозван в Москву. Несколько месяцев он занимал пост начальника отдела в Разведупре, а затем был направлен… в советскую торговлю! После краткого пребывания в правлении Советского торгового флота он шесть лет (до октября 1932) занимался мехами – был членом правления и директором Пушногосторга, а затем заместителем председателя правления Пушносиндиката (Союзпушнина). Оттуда Сташевский перешел в Торгсин.

Столь резкое изменение карьеры – из разведчиков в купцы – на первый взгляд выглядит понижением по службе. Возьму, однако, смелость предположить, что торговое назначение Сташевского не являлось наказанием и что работа Сташевского-разведчика и Сташевского-меховщика-купца тесно и органично связана. И дело здесь не просто в том, что Сташевский был меховщиком-красильщиком со стажем, прошедшим стажировку в фирмах Парижа и Лондона. Его профессиональное знание мехов лишь отчасти объясняет это назначение. Важно и то, что в первой половине 1920-х годов из-за недостатка валюты у государства военная разведка находилась на самофинансировании. Разведчики добывали валюту на содержание своего зарубежного аппарата собственными коммерческими операциями, главным образом продажей драгоценностей и пушнины[368]. В те годы разведчики, собственно, и были купцами по совместительству, а советские «купцы» вели разведку[369]. В бытность Сташевского резидентом в Западной Европе у него завязались обширные связи в торговом, в том числе и пушном, мире и накопился опыт добывания валюты.

С началом форсированной индустриализации в конце 1920-х годов «валютный фронт» стал для страны решающим. Русские меха – «мягкое золото» – славились в мире и до революции занимали важное место в экспорте. В годы войны и революции кустарная меховая промышленность царской России развалилась, а экспорт меха практически прекратился. Однако Сташевскому предстояло не восстанавливать старое кустарное производство, а создавать новую меховую индустрию и налаживать сбыт советского меха за границей. Если, будучи разведчиком, он добывал валюту только для одного ведомства – военной разведки, то теперь решал валютную проблему в масштабе всей страны. В этом смысле его назначение из разведчиков в купцы может выглядеть повышением по службе.

По словам Вальтера Кривицкого, советского разведчика-нелегала, работавшего в Западной Европе[370], Сташевский «сумел восстановить русскую торговлю мехами на всех мировых рынках»[371], а говоря языком его наградного дела, «встряхнул весь пушной мир»[372]. Поистине, советская меховая промышленность – это детище Сташевского. Она началась в 1926 году с опытной лаборатории в развалившейся бане на окраине Москвы. Сташевский имел в своем распоряжении всего лишь 70 тысяч рублей (для сравнения: оборот Госторга в то время составил 0,5 млрд рублей) и около 10 человек без опыта работы с мехом. Несмотря на неверие чиновников и обвинения в фантазерстве, он добывал оборудование, учил химиков, писал рецепты красителей. Через пять лет в стране работало уже 12 предприятий Союзпушнины, в Москве, Казани и Вятке. Сташевский создал и первый в СССР Центр научно-исследовательской работы в области меховой промышленности. Он считал, что индустриализация приведет к сужению пушного промысла, поэтому начал создавать промышленное звероводство. На благо индустриализации послужили не только дорогие благородные меха, но и шкурки «второстепенных видов» и «вредителей социалистического земледелия», которых «заготавливали» миллионами – кроты, хомяки, суслики, водяные крысы, бурундуки, а также многие миллионы кошек и собак[373]. Кстати, в магазинах Торгсина иностранцы охотно покупали советские дешевые пальто из «неблагородных» мехов.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное