Золото друидов

В десятке шагов перед старым викингом лежит плоский массивный камень. Над монолит возвышается деревянная скульптура. Седобородый воин в сетчатой кольчужной рубашке, сжимающий в руках копье. Глубокий прорез единственного глаза светится недобрым алым огнем.

Асмунд делает шаг вперед и внезапно оказывается прямо перед самым камнем. Покрытая темными потеками поверхность плиты пуста. Старик оглядывается вокруг, скользит взглядом по окружности стен, различая в переплетениях тумана застывшие в недвижности призрачные фигуры. Ему не нужно напрягать память, чтобы узнать их. Виглаф, Хельги, Асгейр, Тости, погибшие вчера, Хравн, Гудбранд, Торгильс, Хаген, что пали в боях с воинами Рыжего, братья Скельдунги — Сиггтрюг, Торольф и Токи и многие, многие другие молча смотрят на него.

Асмунд перевел взгляд на камень и вздрогнул, с трудом подавив рвущийся из груди крик. На темной ровной поверхности лежат дети. Два младенца не старше двух-трех месяцев отроду. Малыши, что-то лепеча и агукая, широко открытыми голубыми глазами смотрят в грозно нависшие над землей зеленные небеса.

Он узнал их сразу. Оба его сын родились летом — оба раза он был в походе. Асмунд увидел их в первый раз именно такими, и это воспоминание врезалось в память, сохранилось у него на всю жизнь. Асмунду плевать, что между Убе и Колем разница в несколько лет, а перед ним лежат одногодки-ровесники, Сердцем он чувствует — это его сыновья. Викинг тянет к детям ладони, но руки его повисают беспомощными плетьми. Ноги подкашиваются. На глазах теряя силы, в одно мгновенье превращаясь в старую развалину, Асмунд тяжело плюхается на колени.

В тени за спиной идола происходит какое-то движение и перед Асмундом, отрезая его от камня и лежащих на нем младенцев, возникает конунг.

— Ты уверен, Старый медведь, что со мной стоит идти обоим твоим сыновьям? Это может быть опасно. Давай, я возьму только Убе, а Коль останется в крепости.

Асмунд силится сказать, что он согласен, а еще лучше, чтобы оба его малыша остались с ним, что они еще слишком малы, чтобы умирать, но вместо этого губы как заведенные повторяют произнесенную накануне фразу.

— Я не для того воспитывал сыновей воинами, чтобы они отсиживались за крепостными стенами, когда друзья подвергаются опасности.

— Что же я не ожидал другого ответа, — спокойно произносит конунг и шагает обратно в тень.

Огонь под густыми бровями идола вспыхивает алым. Резной лик на глазах плывет и меняется, приобретая иные черты. В деревянных линиях Асмунд узнает лицо конунга. Рука истукана с жестким режущим скрипом вздымается вверх, занося иззубренное копье над доверчиво улыбающимися младенцами.

Асмунд кричит и изрыгает проклятия, но ни один звук не вырывается из его груди. Усталый, побитый жизнью старик стоит на коленях, широко как рыба открывая рот, но так же как рыба остается безгласен. В кольце деревянных стен царит первозданная тишина.

Асмунд принялся молиться. Он молится горячо и искренне. Обещает богам все что угодно. Обещает свою жизнь, свою душу, все, что они захотят, взамен за жизнь сыновей. Но боги безмолвствуют. Лицо истукана начинает вновь оплывать и меняться: черты становятся резче, щеки покрываются густой сетью морщин и шрамов, превращаясь уже в лицо самого Асмунда. Не в силах смотреть, как медленно и неотвратимо опускается вниз иззубренный наконечник, старый викинг закрывает глаза.

Свет на мгновение меркнет, и вот уже сам Асмунд распластанный лежит на жертвенном камне и над ним, хищно воздев окровавленное копье, зеркальным отражением возвышается злобно скалящийся идол. Вот только теперь тело истукана кажется вырубленным из темного камня, а вокруг камня неопрятной грудой валяются желто-белесые черепа. Копье начинает неумолимое движение вниз. Одновременно в до боли знакомых чертах проявляются какие-то новые нотки, что-то знакомое, но давным-давно забытое. Что-то не имеющее право на существование и жизнь.

Старый викинг видит, как копье, разрывая одежду и тонкую кожу под ней, входит в ходящую ходуном грудь. Чувствует чудовищную боль, пронзаемых мышц и ломающихся костей, когда…

Кто-то, не церемонясь, жестко и настойчиво трясет его за плечо.

— Асмунд! Асмунд! — требовательный голос кажется донельзя знакомым и, повинуясь его полному тревоги тону, старик открывает глаза.

Над Асмундом низкий прокопченный потолок ирландской хибары. Возле ложа стоят напряженный, сосредоточенный Ульф и молодой хирдман, кажется, Асмунд назначал его вчера в число стражей. Парень явно чем-то напуган. Да и Ульф выглядит странно.

Мелькнувшая догадка не замедлила подтвердиться.

— Вставай Старый медведь! У нас неприятности!

* * *

Асмунд смотрел на вытекающие из леса колонны воинов.