Золото Дункеля

– С ним, точно!

Калюжный обернулся: к заимке, вверх по склону, ехал верхом Пыреев. Рядом, держа лошадь под узды, брел сгорбленный Петрушин: через седло свешивалось тело убитого друга. Они приблизились к бездыханному бандиту; оглядев его, прошли ко второму, к третьему… Видно было, что Пыреев качал головой.

– Сыновей прикончили Чалого, обоих! – прокричал он издали. – Теперь ждите самого!

Калюжный повернул голову и кивком показал в сторону Пыреева:

– Оттуда стреляли…

Неожиданно Круглов подхватил его ручищей за отворот шинели, повернулся с ним, как с игрушкой, и протолкнул к углу заимки.

– И ты не слышал, что сначала стреляли здесь, в окно? – взревел он. Чекисты повскакивали, не понимая, что происходит. – И кто же это стрелял? Уж не ты ли?

Калюжный сбил руку командира и непроизвольно сделал несколько шагов назад.

– Уж не в тебе ли признал Мохов колчаковскую шкуру? И не за это ли ты застрелил его, мразь? – Круглов с силой толкнул Калюжного в грудь, и тот, не устояв, пробежал еще несколько шагов назад. – То-то ты признал Дункеля на Гнилухе! То-то все о дамах беспокоился! Пришел, гад, послушать, что с ними сталось? Не поленился, сволочь? Отвечай, что про ящики знаешь! Где золото? – Револьвер уткнулся в грудь Калюжного. Внезапно тот побагровел и с ненавистью плюнул в лицо Круглова:

– Ящики тебе? Золото? Выкуси! – Калюжный ткнул в опешившего комэска увесистую фигу. – Проср… вы свое золото, товарищ! Я тебе вот что скажу на прощание: женщины те больше стоили, чем твои поганые ящики!

Он отпрянул назад и выхватил револьвер: раздался щелчок… потом еще один и еще… Патроны были расстреляны. Он с отчаянием откинул револьвер, рванул на груди шинель и, вытаращив безумные глаза, проревел:

– Стреляй! Смотри, как офицеры умирают!

Круглов медленно оттер с лица слюну, молча, не сводя глаз с Калюжного, навел наган на распахнутую грудь…

В ту же минуту позади, слева, раздался топот копыт: Пыреев, хлеща нагайкой свою и чужую лошадей, вместе с ухватившимся за седло Петрушиным, пронесся мимо вновь повалившихся на камни чекистов.

– Чалый! – на скаку прокричал он.

В глазах комэска потемнело. Опустив револьвер, он через плечо посмотрел на мчавшихся всадников, которых почему-то было значительно больше десятка; повернулся и… неожиданно для всех шагнул навстречу.

Круглов сразу узнал человека, мчащегося впереди всех – седого, без шапки, с длинными ногами, почти касающимися земли… Чалый… И хотя было неблизко, Григорий разглядел его лицо – перекошенное ненавистью, готовое на смерть…

Справа истошно прокричал Пыреев, умоляя его вернуться; позади зашаркал по камням убегающий Калюжный, прогремело: «Стой, шкура!» – и зычный одинокий выстрел Прокопенко эхом разнесся по склону Собачьей горы… Вслед за глухим звуком упавшего тела грянула залпом залегшая цепь…

Но Круглов, казалось, ничего этого не слышал; не оборачиваясь, он шел вперед, во весь рост, глядя в одну точку – в лицо Чалого, также не отрывающего глаз от своего врага.

Мимо прожужжало несколько пуль; с обеих сторон загрохотали с новою силой выстрелы… Вот уже всадник совсем рядом, вот уже поднял карабин, стал целиться… Круглов остановился, вытянул вперед руку и выстрелил.

Он видел, как обмякло тело Чалого, как уткнулась седая голова в гриву и как, выпустив карабин, сползли с лошадиной шеи и свисли длинные безжизненные руки… В ту же минуту что-то горячее, острое обожгло его грудь: в глазах пронеслись мать, отец; всплыло и пропало лицо Кольки, Остапова и все погрузилось во мрак…

Глава 21

Лес, к которому путники вышли из тумана, оказался узкой полосой кедровника, тянувшегося вдоль всего подножия Николиной горы. Пройдя ее, они оказались у обнаженных скал, более крутых и менее поросших растительностью, чем склоны Собачьей, оттого, видимо, казавшихся более суровыми и неприступными. Прохор, оставив остальных, покружил по камням в поисках места для лагеря и, остановившись в ста пятидесяти метрах выше и в стороне, подозвал наблюдавших за ним путников.

– Здесь станем! – сказал он, когда те подошли. – Место ровное, и до «золота» вашего недалече…

Все огляделись.

– А пещера где? – спросил Савелий.

– Пещера-то? Вон она, напротив того камня… – Прохор махнул в сторону узкой скалы, словно поднятый кверху палец, торчащей несколько в стороне от горы. – Это отсюда он кажется башенкой. А чуть отойдешь – так это каменная стена… Аккурат, перед пещерой в Николиной горе. Из-за этой стены пещера с Волчьих камней и видна только верхом, полоской…

«…И увидеть ее можно, лишь взобравшись на “могилу”, – подумал Павел. – Но если пещера скрыта такой огромной скалой, значит, не так уж она мала…»

– Ну-ка, ученый! – оторвал его от мыслей Прохор. – И ты, Трофим, за вещами сходите девчат! Мы пока палатки справим. Дуйте!

По пути к лесу и Павел, и Трофим пытались разглядеть таинственную стену; и лишь когда они спустились к кедровнику – торчавший каменный палец действительно развернулся в почти отвесную скалу, точно крепостной бастион прикрывающую угрюмую гору…

– Эх-ма! – восхищенно воскликнул Трофим, остановившись. – Да она, видать, огромна, пещера-то!