Золото Джавад-хана

Организация «Народная воля», которой приписали террористический акт, уже 23 февраля официально определила к нему свое отношение. В прокламации Исполнительного комитета был подчеркнут сугубо частный, индивидуальный характер действий Млодецкого, обусловленный не заданием партии, а инициативой одиночки, и указывалось, что это покушение — «единоличное, как по замыслу, так и по исполнению». При этом особенно оговаривалось, что «Млодецкий действительно обращался к ИК с предложением своих сил на какое-нибудь террористическое предприятие, но, не выждав двух-трех дней, совершил свое покушение не только без пособия, но даже без ведома Исполкома. Это обстоятельство, между прочим, отразилось и на технической стороне предприятия: Исполнительны комитет, без всякого сомнения, изыскал бы более верные средства совершения казни Меликова, если бы над ним состоялся смертный приговор».

Отдавая дань личному мужеству террориста, народовольцы не упустили возможность использовать его в агитационных целях: «Грозен смерти час трусливому эгоисту, но непонятен страх убежденному человеку!»

Как известно, граф Лорис-Меликов был единственным генерал-губернатором, которому не был вынесен смертный приговор — все-таки даже самые радикальные революционеры вынуждены были считаться с общественным мнением. Именно поэтому при назначении его на новый пост народовольцы воздержались от высказываний. Зато виселица для Млодецкого дала им возможность дать оценку Лорис-Меликову, подписавшему свой первый смертный приговор: «Тяжек нравственный облик этого диктатора — обновителя России…»

Руководитель боевой группы по поручению Исполнительного комитета присутствовал на казни и рассказывал теперь ее подробности хозяину конспиративной квартиры:

— В общем, знаешь ли, с виду — обычный еврейский приказчик или второсортный студент. Даже дело простое не смог провернуть, а вот на тебе — в конце жизни повел себя очень достойно.

— Это правда, что он перед смертью крест поцеловал? — спросил Семен.

— Я не знаю. Не видел. Не важно… — пожал плечами гость. — Впрочем, можешь спросить у соседа.

Спартак показал пальцем вниз, в направлении квартиры, которую занимал писатель Федор Михайлович Достоевский:

— Он тоже там был. Высматривал что-то, видимо, для очередного романа Достоевский и в самом деле ходил смотреть казнь молодого революционера. С точки зрения обыкновенного порядочного человека, это было отвратительно — по своей воле сделаться свидетелем такого позорного дела. Однако писатель потом много раз объяснял окружающим, что его занимает без исключения всё, что касается человека, все положения его жизни, радости и муки. Хотя вполне может быть, что в глубине души ему просто хотелось полюбоваться, как везут на казнь другого преступника, а не его самого — и мысленно вторично пережить собственные впечатления молодости. По рассказам очевидцев, Федора Михайловича несколько удивило, что Млодецкий перед повешением озирался по сторонам и казался равнодушным. Но писатель без тени сомнения объяснил это тем, что в такую минуту человек старается отогнать мысль о смерти, ему припоминаются большею частью отрадные картины, его переносит в какой-то жизненный сад, полный весны и солнца. И чем ближе к концу, тем неотвязнее и мучительнее становится представление неминуемой смерти. Предстоящая боль, предсмертные страдания не страшны ему — ужасен переход в другой, неизвестный образ…

— Водка есть у тебя?

— Помянуть? — удивился Семен.

— Делом помянем. Потом. — Руководитель боевой группы приподнял скатерть и посмотрел на свои сапоги. — Согреться надо… ноги, кажется, промочил.

Сегодня он был одет в офицерскую форму Измайловского полка — третьего по старшинству пехотного полка русской гвардии, казармы которого располагались неподалеку. Великолепный зеленый мундир гостя, с золотым шитьем на воротнике и с белоснежной выпушкой по борту, украшали звезда ордена Белого Орла с мечами, Георгиевский крест 4-й степени и медаль «В память Русско-турецкой войны 1877–1878 г.». Справа пояс мундира приятно оттягивал револьвер в кобуре.

Как предписывалось измайловскими полковыми традициями, поддельный офицер был брюнетом…

— Водки нет, — виновато вздохнул Семен. — Не употребляю.

— Ну и правильно… — вроде бы не расстроился гость. — Тогда наливай еще чаю.

Он был настолько органичен в новом образе, что даже обыкновенная природная картавость выглядела сегодня как аристократическое гвардейское грассирование.

— Да, уж очень не вовремя он выскочил, этот чертов Млодецкий… царствие небесное!

Семену показалось, что гость чуть было не перекрестился при этих словах по православному обычаю, но тот лишь протянул руку за баранкой и легко разломил ее на четыре части:

— Он тут нам все дело испортить может… Столичная полиция, как с цепи сорвалась. На вокзале, я сам видел, досматривают у пассажиров багаж, повсюду поквартирные обходы, то есть город прочесывается частым гребнем…

— Это же ненадолго, — Семен прекрасно помнил опыт прошлых акций в Киеве и в Павлограде.