Золото Каралона

В другой банке, когда вскрыл, оказался кусковой сахар, а в третьей зерно. Всё это как дар божий и если бы верил в Христа, как мать родная Фрося, то непременно бы перекрестился. Зерно буро-коричневое, но не пшеница. Отсыпал в миску, залил горячей водой и на печку. Дров подбросил. В кружке намял брусники, бросил туда кусок сахару, залил кипятком.

Виктора услышал по звуку протеза на деревянном настиле. Он, не раздеваясь, уселся на стуле.

– Воды в баню принес, но мыться сил нет…

– На-ка вот хлебни.

Виктор осторожно сделал глоток один, другой. Вскинул голову. «Что за чудо?»

Цукан рассмеялся, как не смеялся давно. «А кашки хочешь?.. Давай, раздевайся».

Соль давно кончилась, но рисовая каша с подслащенным чаем, казалась им сказочным блюдом. Цукан рассказывал, как обнаружил неприкосновенный запас геолога Алонина, а Виктор вылизывал пальцем до блеска свою миску, как это делали доходяги в трудовом лагере и думал, что может съесть полведра такой каши. Ему давно не снилась невеста, приятели, снилась только еда, от чего по утрам портилось настроение и если бы не надоедливый Федорыч, он лежал бы здесь в домике, вставая только по малой нужде, а по большой, казалось ему, не ходил очень давно. Первое время читал книжку по геологии при свете масляной коптилки, но там было много непонятных слов, их не мог пояснить даже Аркадий, зато просил каждый раз зачитать весь абзац целиком, ему нравились эти слова про тектонические сдвиги горных пород в периоды мезозоя, и прочих зозоев. Сам Федорыч с трудом одолевал пол страницы, подслеповато щуря глаза, только при дневном освещении.

Когда Виктор жил в городе, то не представлял, как это тоскливо, неделя за неделей только снег, холод и дровяная ненасытная печка. И бранчливый старик, который храпит по ночам, а потом встает ни свет, ни заря, громыхает дверью, дровами. Однажды, когда взял, оставленный про запас кусок вяленой рыбы, жестко оттянул ладонью вдоль спины и слова сказал обидные, нехорошие на своем лагерном жаргоне. «Такой и убить может», – подумал Виктор в ту минуту. Однажды, спросил как бы невзначай:

– Федорыч, а ты убивал людей?

– В лагерях колымских, свои же друг друга убивали за понюх табака. Раз мы с Колькой Маркеловым от шакалов ссученых отбивались возле копра у шахты. Хотели боты, что мать ему прислала в посылке, отобрать. Я одному из них: не подходи! В руке камень держу на замахе. А он этак вразвалочку идет на меня, заточкой поигрывает. Если замахнулся, то не межуйся. Череп ему пробил. Блатаря в лазарет, а меня в бур. Приговорили к расправе, но случай помог, этап собрали в лагерный пункт на Теньку.

Витя слушал и не мог понять, кто он такой Аркадий Цукан: юнга на флоте, зек колымский, старатель? Отец, работавший инструктором в райкоме, всегда говорил: раз посадили в тюрьму – значит, виноват. Разговоры про репрессии на корню пресекал. С матерью бывало как сцепяться в споре про советскую власть, тут у отца главный довод: подкулачница, родитель твой богатым стать захотел, землею владеть! Вот и раскулачили вас. Старшая сестра за мать заступается, а он всегда отцу потакал и сестру дразнил: «Лизка – подкулачница, подкулачница».

Утром поднялся Витька без понуканий, дров притащил, золу из печки выгреб, чем удивил Цукана, но виду не подал. Чаю попили сладкого и вроде бы в домике посветлело. Решил Цукан пройтись по лесу, где специальных лунок наделал для куропаток в твердом снегу. Лунка круглая с ровными краями под литровую банку. Внизу семена от шишек насыпаны. Птица глупая, любопытная, в лунку нырк, а обратно никак.

Обошел прибрежную долину на самодельных снегоступах, умаялся. А нет ничего. И вдруг стайка русловок, похоже лиса их спугнула, прямо по курсу вираж заложили и в снег. Выждал немного и пошел по своим же следам. И вот она куропаточка барахтается в лунке, а выскочить не может. Сама белая, а под крыльями розовый подпушек. Когда их из ружья бьешь, то никакой жалости, а в руки взял теплый пушистый комок, крутнул головенку и сразу досада на себя самого.

Витю заставил куропатку ощипать – все парень при деле, а то в последнее время закис, молчит, бороденку козлиную поглаживает. Книжку читать отказывается. Цукан взялся баню топить. Как ни тяжело, а надо помыться и бельишко постирать, а то вши заведутся и вовсе беда. Когда ходил к самолету в начале зимы, набрал из чемоданов трусов, рубашек, носков, свое ли – чужое, тут не до форсу. Вместе с ремнями и маслом из гидравлики куча солидная получилась. Поначалу тащил санки легко, а потом ветер переменился, снег пошел, стало тянуть невмоготу. Быстро стемнело. Пришлось костер запалить, чтоб не сбиться с дороги. Всю ночь маялся, чуть задремал – холодом пробирает. У костра попрыгал, попрыгал – устал, снова в сон клонит. Утром, когда развиднелось, оказалось, что километров пять не дошел до табора. Но морозом так прохватило, что неделю лихорадка трепала и одно спасение баня, да травки, что насушил по осени.

– Теперь-то месячишко продержимся, а чуть лед сойдет, сразу на сплав…