Золото Партии

— Ублюдки и есть. Вы что думаете, можно вот так запросто посадить зверушку в клетку и считать ее счастливой? Хуй вы угадали, не так это, — спорил попугай, танцуя головой.

— Но ведь на улице «ноль», а здесь ни хуя не экватор, — встрял журналист Толик.

— А тебе не похуй, экватор, хуятор? Птицы должны жить на воле, эволюционно развиваться и плодить потомство в природных условиях. Это в вашей уебищной газетенке можно писать о кошках-мутантах и кактусах-педрилах, а в природе все биологически выверено и соответствует, — отщелкивал Прошка с люстры.

На какое-то время воцарилась тишина, которую нарушил сволочь-попугай:

— Чего примолкли, уебки? Крыть нечем? — каркнул он.

— Ой, птичка! — негромко вскликнула студентка биологического факультета, про которую все забыли, спящую.

— В рот тебе яичко, дура глупая! Удивительное — рядом! — глумился попугай.

— Bespyatkin, как это ты его научил? — изумлялась юность по кличке Жало.

— Я не учил его, он сам, — отбрыкнулся я.

— Учил, учил, еще как учил! Запоями в отсутствии родственников, неубранной клеткой, пустой кормушкой, Первым каналом, МТВ и дурацким Аквариумом, — сдавал меня домашний любимец.

— Аквариум, согласен, может заебать, но ведь я тебе морковку подвесил, для витаминов и фитнеса, — пытался оправдываться я.

— Мне чо, дрочить на твою марковку или молиться? Ты мне попугаиху купил, гандон, а?

— А я не охуею от вас двоих?

— А я от вас всех, не охуеваю? Куда крадешься, мразь?! — последние слова относились к Самуилу Наумовичу, который пытался осторожно подобраться к Прошке с тыла.

Потомственный токарь смущенно дернулся и присел на край стула.

Все вспомнили про водку и забыли про попугая. Но тот плевал нам в спину упреками:

— Еврей седьмого разряда, блядь! Не стыдно? Все твои единоверцы на пианинах играют, блядей продюссируют, в Израиле арабов душат, а ты, еблан, у станка пашешь, обрезать бы тебя по самую голову. А ты, дочь альма матер, по клубам кислоту глотаешь и ебешься с кем зря! За поездку на кредитном «Лексусе» отсосешь любому прыщу. А как же законы Менделя? Bespyatkin, вот увидишь: у тебя не только попугаи заговорят, но и рыбы! Достал ты людей. А эту редакторшу гони подальше, ей только статьи на шару подавай, а гонорары она себе в трусы прячет. Журналисты вообще сволочи, — неслось то со штор, то с антресолей, потому что сосед Витька гонял пернатого пиздабола газетой упомянутой редакторши.

— Хуле ты тут этой желтой дрянью размахиваешь, соседушка? Пока вы пьете, твоя Лизка на блядки съебнула к таксисту-армяну с шестой квартиры, а утром тебя же пилить будет, дурака, — отплевывался попугай, роняя перья.

Наконец, все успокоилось. Мы в молчании расселись перед последним заплывом. Каждый думал о своем, переваривая сказанное попугаем. Сам Прошка устроился на шкафу и устало смежил веки. За окном смеркалось, и в голове тоже. Но, как всегда бывает в таких случаях, никто не хотел умирать.

— А давай косяк взорвем? — предложил журналист Арно.

— Тьфу! — раздалось с антресолей.

Опять наступила тишина, и только попугай терся клювом о дсп. В это время зазвонил телефон. Я сомнабулически взял трубку. Звонила жена.

— Привет, дорогой! Мы уже в море искупались. Как у тебя дела? — прошелестела она, как осень.

— Ой, привет! Нормально, ужин приготовил, попугая накормил, сейчас телевизор смотрю, — как можно более ласково ответил я.

— Они водку жрут с бабами, и никого он не кормил! — заорал Прошка, украдкой подлетевший сзади.

— Кто это там у тебя? — ледяным голосом спросила супруга.

— Это телевизор, Дом-2, спорят кого выгнать. Забавно так… — сумбурно тараторил я отгоняя попугая, как муху.

Звук падающего стула и ритмичные взмахи руками не особо убедили жену в моей правдивости.

— У тебя кто-то есть? — начался допрос в застенках НКВД.

— Только попугай и рыбки, дорогая, — как можно спокойней убеждал я.

— Это они так дышат?

— Нет, это чайник. Почему тебя так плохо слышно? Поменяй СИМку, вообще ничего не разберешь… — я повесил трубку и бросился к попугаю.

Но тот улетел куда-то в сторону кухни и затих. В коридоре я остановился перед зеркалом. В нем отразилось мое другое «я». И оно было не особо весть какое — разбегающиеся глаза, сползший влево рот и неопределенная прическа. Отражение горбатилось и плыло. Как в несфокусированной видеокамере. И такая меня взяла тоска, что я плюнул в отражение и погрозил пальцем.

В комнате с гостями и водкой царило спокойствие и умиротворение. Студентка по кличке Жало лезла на соседа Витьку с настойчивостью кандидата в депутаты. Редакторша Аня покоилась между Толиком и Арно. Этот сэндвич шевелился и сопел. Время разврата в принципе уже прошло, но это мало кого трогало. Положен разврат — получите. Я же после разговора с женой и попугаем замкнулся на внутреннем созерцании. Действительно, неужели животные способны на анализ и синтез? А мы ведь держим их за живые игрушки для сомнительного удовольствия. Правильно ли это? Ни хуя не правильно!

— Чего ты орешь, Bespyatkin? — мурлыкнула студентка биологического факультета. — Иди к нам. Я так возбуждаюсь, когда втроем…