Золото Плевны

Вот и застрял у знахарки. Жил в её хате. Набил ей десятка три зайцев. Часть в ледник положили, часть потушили, залили жиром в глиняных глэчиках. Дров наколол, до тепла хватит. Кое–где топором постучал, а главное вещички, наши постиранные, вместе с моей черкеской, в ней зашиты были золотые монеты, перепрятал, чтобы быстро и незаметно забрать, когда нужно будет.

Черкеску стирал сам, не то, чтобы таился от Росицы, но если она не видела, значит и рассказать не сможет.

Симпатия между нами не пропадала, даже наоборот.

Вчера, когда стелила постель, не удержался, обнял, стиснул грудь, она громко застонала, повалилась на кровать. Голова кружилась, но тут взгляд зацепился за образ Спасителя на почерневшей доске. Опустился на колени, руки её гладили голову, лицо.

— Росинка, поедешь со мной ко мне на Кубань. Обвенчаемся. Родители противится, не будут, благословят. Я не простой казак, атаманский сын. Сам атаманом буду. Хозяйство у нас большое. Люба ты мне, желанна. Поедешь?

— Разве тебе не сказали, что турки со мной сделали, — она спустила ноги с кровати, но голову мою, прижимала к себе.

— На тебе греха нет, значит, не было этого. Поедешь?

— Не подойду я, не хочу несчастным тебя делать. Не поеду, хоть и хочу этого больше жизни, — пальчиками вороша мои волосы.

— Тогда почему?

— Не смогу деток тебе родить, испортили меня проклятые турки.

Меня, как водой ледяной окатили. Отшатнулся. Ох, как я теперь их резать буду!

До этого, убивал по воинской необходимости, теперь резать буду с удовольствием.

Росица, не таясь, рыдала. Теперь я гладил её голову, обнимал за плечи.

Чего говорить, да и нужно ли. Всё главное сказано. Мне фамилию продолжать нужно. Чувствам придётся умереть.

И она, промокнув глаза подолом, улыбнулась. Будет ли моя будущая жена такой сильной духом.

Не забыть мне тебя, болгарская девушка и всех остальных буду с тобой сравнивать. Потом я, долго молился, просил прощения у Господа, за то, что естество чуть верх не взяло над заветами. Просил Богоматерь послать Росице, если не счастье женское, то хоть покой и достаток. С девушкой мы держались так, как будто и не было этого разговора, но глазами старались не встречаться.

За вечерей, глядя в тарелку, спросила, почему не воспользовался её слабостью,

— Я тогда, сама хотела, может первый раз в жизни.

— Как же я закон Богом установленный нарушить могу?! Брак освещается на небесах, а без божьего благословения, это скотство какое–то получиться. Как я с жены чистоты буду требовать, если сам замаран.

— Болгарских парней, батюшки, этому не учат.

— Может за это, вами турки командуют. Я, казак. Жизнь моя в руках Божьих. Если я хоть в чём–то отступлю от Бога, то и Он может на минутку от меня отвернуться. Тогда — смерть. Страшная и мучительная.

Тут мысли мои скакнули к Гулому и ещё двоим пластунам, погибших в Македонии. Справедлива ли их гибель? Не мне судить. Свои грехи бы, замолить.

Росица, поставив кружку с травяным чаем, вернула к земным заботам.

— А, скажи честно, казаки, это как башибузуки.

— Казак защитник веры православной и земли русской, хотя для мусульман, наверное, башибузук. Не думал никогда об этом. Ночевать к Дончо пойду. Завтра едем в именье на рассвете, Давай, прощаться. Позднее мужики тебе немного денег передадут, так ты прими. Спасибо тебе, Росинка, за всё. Прости Христа ради. Пора мне. Прощай.

— С богом, любим.

Она опустилась на лавку и я ушел, стараясь не смотреть в ее глаза, где плескалась тоска неземная.

Откопал наши саквы* с вещами, достал турецкие карабины и сабли, со всем скарбом пошёл к Дончо.

— Сабли продашь, всё равно владеть ими никто не умеет, да и не научится уже. Только вместе с сёдлами не продавай.

Ружьё одно могу вам оставить. Себе оставишь или тоже продашь?

— Оставлю.

— Тогда запоминай.

Один карабин подвинул к нему, достал маслёнку, стал показывать, как разбирать, чистить, смазывать. Показал, как заряжать и стрелять.

Взял немного мелких денег, наказал поделиться с Росицей.

Дончо достал кувшин красного, помозговали, в каком обличье я могу появиться в именье. Дворня смешанная. В основном болгары, но есть и турки. Опять же, гайдуки!

Здесь я ходил в добротных кавалерийских шароварах — ничего странного в этом не было, многие крестьяне носили что–то из турецкого обмундирования. Старую куртку и вытертый кожушок*, шапку дал Дончо. В своём, ни здесь, ни в имении появляться невместно. А так, ограбленного иностранца одели крестьяне.

Завтра переберусь к графу, а Дончо попросит управляющего послать его с арбой подальше, скажем в Софию или Пловдив, с каким–нибудь торговым поручением. Всё равно с каким, лишь бы подальше от черкесов.

За одно сёдла продаст и амуницию.

Устроившись на ночь на широкой лавке, перестав думать о Росице, стал обдумывать своё положение.

Окрестности я осмотрел. Дончо, рассказал местную географию.

На заход — турецкое село, лес, за ним болгарское село, большое и дорога на Софию и сербский Ниш.