Золото Плевны

— Как нет? — тихо спросил я, прислонясь головой к холодным доскам. Жар не уходил в щербатое дерево. Щеки горели. Не понятно, или опалило меня сильно, когда жар в лицо пыхнул, или совсем плохо стало. Ноги подкашивались.

Меня услышали, ответили: «Так, и нет».

Я толкнул дверь. Открылась она легко, без скрипа, плавно и до конца.

За грубым длинным столом сидел бледный доктор. Плешивый мужичок устало вздохнул и откинулся на стул, продолжая цепко держать стакан наполненный коньяком. На столе одетая в белое платье, фату и с венком на голове лежала Иванка. И хоть скрыта полностью от глаз, я её сразу узнал.

— Вот, Иванка, пришёл всё же проститься, а ты переживала. Заходите, шевалье. Налейте себе сами, стакан там. И раскурите мне папироску, очень прошу.

Я рукой с зажатым в ладони револьвером усиленно зачесал лицо, не веря в наваждение. Покосился глазами в сторону полки, где стояла початая бутылка бренди и стаканы. Выпить не мешало, но не хотелось.

— Где мадмуазель Малика? Я за ней.

— Знаешь, а я ведь тебя не прощу. Умирать стану и не прощу.

— Да на что мне ваше прощение, сударь? Ответьте мне, где мадмуазель Малика?!

— Я ведь единственный, кто тебя не простит. Бабы они не такие. Они простят. Жить будете дальше граф и не тревожиться.

— Где Малика? — прошептал я.

Доктор хмыкнул и тут же скривился, на губах запузырилась кровь. Болгарин поморщился, продолжая цепко держать стакан, другую руку сунул себе за сюртук. Достал большой окровавленный платок, поискал чистое место и обмакнул себе краешек рта. Скомкал тряпицу, бросил вперёд, попал на лежащую Иванку, дёрнулся было снять с тела, но остался на месте. Вновь кровь появилась у краешка рта. Теперь уже не вытирал. Тоненькая струйка стекала по подбородку на грудь.

— Жизнь такая несправедливая. Я ведь выскочил, когда крики услышал. Даже ружьишко своё взял. Только патроны к нему забыл. А меня спрашивать никто не стал. Как дали вилами в бок, так и пригвоздили к забору. И думаешь кто? Малайкин сын. Я ведь у неё роды принимал. Пуповину ему перерезал. — Доктор опять хмыкнул. Посмотрел на стакан. Нахмурился. — Как бабочку прикололи. Болгары, меня — болгарина. Золото страны. Интеллектуальное богатство будущей свободной Болгарии. Да сколько я им добра сделал. Сколько от смерти спас! Судьба — злодейка. — Доктор закрыл глаза. Встрепенулся. Подобрался весь, лицо заострилось. — Чтоб не помешал кусок земли своим считать. Так, висел и слушал, как в огне Домла, Йамур, Малика вместе прислугой в огне сгорают, пока крики не затихли. Дёргался. Не сдох. Слез как–то. Сюда добрел. А куда ещё? Здесь Иванка, бренди моё. Здесь всё моё.

Я взял стакан, прошёлся на ватных ногах, сел рядом на стул.

— Им сейчас хорошо. — Доктор кивнул на Иванку. — Небось, танцуют уже в райских кущах, кружатся в хороводе, смеются. Как думаешь, цветы там какие? Выше головы? Что ты всё молчишь? — Доктор нахмурился и не дождавшись ответа продолжил. — Жаль я к ним не попаду. Гореть мне в аду — грешил много. Шевелье, не слушайте меня, раскурите папироску. Я ведь со зла так говорил — у каждого свой крест, что вам моё прощение.

Я, не глядя на него, положил на стол револьвер. Железо звякнуло о стекло бутылки. Трясущимися руками достал папироску с третьего раза раскурил её и протянул доктору. Мужчина, все также, не выпуская стакан, смотрел перед собой.

Знал этот взгляд.

Холодом повеяло. Озноб побежал по коже, делая «гусиной». Из угла на иконах тёмные образы святых смотрели укоризненно.

Рука с папиросой предательски дёрнулась, но совладал с собой, осторожно сунул конец в кровавый край рта.

Что же это? Как же так?

Я обхватил голову руками и затрясся, не в силах выдавить из себя слезинку.

Господи, одни трупы вокруг меня. Ни одну женщину счастливой сделать не смог. Все ушли. Проклятье на мне, что ли какое? За что? Я же жил всегда праведно. Или демон вселился? Все дела мои сатанинские? Так не бывать этому. Не достойно.

Я покосился на веблей. Взял револьвер в руку, провёл барабаном от плеча, до обшлага. Смерть железом щёлкала с каждым поворотом барабана. Звук успокаивал и предавал уверенность. Решительно взвёл, приставив к виску, нажал на курок. Ничего. Вторая попытка далась труднее, но принесла тот, же результат. Я раскрыл оружие и высыпал стреляные гильзы на стол. Посмотрел на пустой барабан — других патронов у меня не было, и швырнул револьвер на пол.

Ладно. Ничего. Мы Суздалевы настырные. Огонь очистит. Решение пришло само собой. Я успокоился. Покрутил шеей в тугом воротнике, поднимаясь. Огонь смоет все грехи. Очистит от скверны. Убьёт беса.

Добрался до догорающего особняка. Опустился на колени и стал шептать молитву, прося прощения у Малики. Слезы не было. Очерствела в конец душа.