Золото Плевны

Я испуганно смотрел на него. Совсем не в себе, Ванятка–то?

— Да зачем мне корсет? — успокаивал он нас с доктором. — Мне среди пороха привычней! Мягкая дорога будет!

— Без корсета нельзя! Живо в палату сейчас загремишь!

— Да, не вздохнуть в нем, — горячился граф. — Ну, давайте ради вас я его по два часа в день стану носить.

— Ради меня! — негодующе вспыхнул доктор. — Ради меня?! Да кому он нужен больше, мне или вам, господин поручик?!

— Мне, — виновато согласился Иван Матвеевич. — Микола, сотник! Ну, скажи ты ему! Буду носить я его корсет. Даже спать в нем стану! Только возьмите меня в фуру! Я к своим хочу! К Прохору!

— Я скажу! Я вот что скажу. Был бы я тебе братом старшим, так дал бы тебе в лоб, шоб каганци из очей посыпались!

— Чего это, вы, Николай Иванович. Не заводитесь. Не с руки нам в дорогу сориться, — нахмурился граф.

— А ничего! Оборонил Господь от смерти лютой, так ты опять в пекло лезешь? — Я в сердцах закрутил папаху, комкая ее, и срывая злость. Идти дальше разхотелось.

— А сам–то что? Заговоренный? Бессмертный?! Смерти не боишься?! — вспыхнул граф. — Или может тебя никто не ждет?

Я не много оттаял. Натянул папаху на уши, надвинул на глаза. Зашагал, близко мы уже подошли к красному зданию офицерского собрания.

Ждут, конечно, мать поди все очи выплакала.

— Может и заговоренный!

— Вот видишь?! Намедни сам меня убеждал, что ждут меня: и начальство, и солдаты, — голос графа перехватило, рванул горловину зипуна, срывая с петель, — и Прохор. Что всем я нужен в этих чертовых горах! Что не управятся они без меня! Что сегодня то изменилось? Разве не спешить надо?

— Живого ждут, Иван Матвеевич. Живого! — напомнил я, резко выговаривая слова.

— Да зачем мне жизнь эта! Без Малики моей? Зачем? Ответь мне, казак.

Я промолчал. Некстати вспомнилось про турецкую госпожу. Нечего раны ворошить не зажившие. Вчера только граф говорил, что ждёт его Малика. А, как может ждать, если мертва? Даже имение до тла спалили с астрами, будь они не ладны, и хризантемами. Не отойдет никак. Живет не там. Как же не понимает разумом, что графские зазнобы, есть препятствие на дорогах войны. А я, видит Бог, не желал им такой судьбы. И жалко девок было, или скорее досадно, совсем ведь молоденькими были. Только совсем я не верил, что на войне, из этой любви, чего — то получится. Баловство одно и плотские утехи одни были на уме у графа, вот и не привело ни к чему хорошему, разгневал Бога. А теперь мучается.

Но жалко барина, до слез. Выходит, совсем жизни не видел и не успел сердцем очерстветь. А может сам не хочет, черстветь сердцем? Отсюда боль такая.

Встретили нас радостно и приветливо. Наспех верхнею одежду поскидывали на руки вестовым. Сразу вино красное легкое по бокалам ручьями потекло. Попали в разгар застолья. Поздравляли с Зделенского с победой и непременным повышением в чине. И каждый раз гвардеец со своим милым польским акцентом, переадресовывал успех мне с графом.

За скромность его любили и хвалили еще больше.

Доктор рядом был, решив, что наша компания призанятная. В руках уже держал кубок хрустальный на полведра, и заговорщески мне подмигивал, всячески принуждая к спаиванию. В жизни видел всего двух дипломированных лекарей и оба выпить не дураки. Чему, их в лекарских академиях учат? Может, их науку без вина не постигнешь? С другой стороны, ногу или руку орущему от боли человеку отпилить, это ж как сердцем нужно закаменеть!

Иван поддерживал компанию, но от вина все больше мрачнел, уходя в себя и был тих по сравнению с другими.

У входа поднялся шум, видно не мы одни опоздавшие были, среди красных ментиков гродненцев, замелькали синие мундиры александрийцев, руководил «вторжением» корнет Шугаев с левой рукой на перевязи. Доктор с интересом поглядывал на его руку, что–то предвкушая, и улыбаясь в бокал с вином.

Гусары друг — друга знали, так что, представляться пришлось только нам с графом Суздалевым. На фоне вспыхнувшего веселья, командир александрийцев сообщил, что получил приказ через день идти в рейд по тылам Анвар — паши. Сегодня, мол, гуляем, а действия согласуем завтра. Тут предложили выпить за здравие, единственного раненого во вчерашнем, бою, офицера — корнета Шугаева. Улучшив момент, я отвёл гусара в сторонку, и попросил рассказать, как это он так умудрился.

— Так, вышло, не успел надёжно закрыться и получил палашом, но не сильно, только погон перебила вражеская сталь и ключица лопнула. Ерунда, в общем!

— Одеты Вы не по сезону, корнет.

— Смешная история случилась: при переходе через горы, сперва в ледяной реке промок, только успел переоделся, а через пару вёрст, телега, со всеми вещами с обрыва улетела, а ординарец еле успел спастись. Да я, не мерзлявый. Это не зима. Курорт! Была бы компания загорал бы уже!

— Корнет, — начал я, не уловив шутки, — тут другое, подумай, когда зимой в атаку скачешь, тело от ветра коченеет, былая лёгкость уходит. Купи бурку у казаков, как в печке будешь на лошади. Саблей махать она не мешает, а перерубить её почти невозможно.