Золото Плевны

На середину стола положили револьвер. Седовой обер–офицер внимательно посмотрел на дуэлянтов по очереди. Подпоручик Вяземский скалился, показывая крепкие зубы и кому–то подмигивал из толпы, окруживших стол. Поручик Суздалев оставался холоден и строго смотрел прямо перед собой, в улыбающееся лицо гвардейца.

Обер–офицер вздохнул и сказал:

— Господа, самое время примириться.

— Меня назвали барышней. О примирении не может быть и речи. Сатисфакция.

— Попросите прощание? — обер–офицер обернулся и посмотрел на подпоручика Вяземского.

— Я? — протянул тот, деланно удивляясь, и развел руки, слегка отодвигаясь назад, показывая всю неуместность вопроса.

— Хорошо. — Обер — офицер раскрутил пистолет и дуло, повертевшись, указала на Суздалева. — Вам начинать, — сказал старик и поставил на зеленое сукно два патрона. Граф с секунду смотрел на медных «поросят», потом дернулся вперед, подхватил револьвер со стола. Щелчок — откинул барабан, вложил в гнезда смертоносные заряды.

— Раз, — начал отсчет обер–офицер. Граф Суздалев глядя на подпоручика гвардейца, закрутил барабан.

— Два! — прозвучал голос старшего секунданта. Барабан щелкая передвигался по кругу, с новой скоростью. Гвардеец смотрел прямо в глаза и пьяно улыбался.

— Три! — сказал обер–офицер и Иван Матвеевич резко поднес руку к виску и спустил курок.

16.1

Раздался холостой щелчок. Граф Суздалев удивленно посмотрел на револьвер и это была единственная мимолетная реакция на произошедшее. Палец на спусковом крючке освободился и тяжело распрямился. Во, как свело от напряжения и заболел сразу. Офицеры за спиной восхищенно зашептались. Он вновь в упор смотрел на гвардейца, сидящего напротив, и на его бесстрастном лице читалось только холодное призрение к смерти и всему происходящему.

— Не повезло, — пробормотал граф, думая о своем.

— Ай да браво, Иван Матвеевич.

— Удивили.

— Я восхищен!!! Дайте пожму вам руку, поручик!

— Оказывается, есть еще порох у артиллеристов.

Граф осторожно положил револьвер на расчерченное сукно и решительно двинул оружие в центр, в середину стола, все так же, не спуская глаз с подпоручика Вяземского.

Гусар улыбнулся еще шире.

— Ну, зачем же в себя то, Иван Матвеевич? — спросил он с легкой издевкой.

— А надо было в вас? — вкрадчиво поинтересовался граф нащупывая в кармане портсигар и коробок спичек. Страшно захотелось закурить.

— А в меня то зачем? В меня турок попадет! Не хватало еще и от вас пулю получить.

— Да, поручик, — сказал обер–офицер, слегка нахмуриваясь, — что же вы в самом деле? Слегка погорячились, можно было и воздух выстрелить. Мы же в боях. Нельзя так рисковать. Сейчас каждая единица на счету.

— В воздух? — нахмурился Иван Матвеевич. — В воздух значит. — Он слегка откинулся в обитое конским волосом черное кожаное кресле.

Подпоручик Вяземский подхватил револьвер. Крутанул барабан, задрал блестящий ствол к потолку.

— Да, что вы, Иван Матвеевич, обиделись что ли? Это же шутка была обычная! Мы так куражимся над гостями — новичками.

— Шутка значит?

— Конечно! Вы извините меня раз я вас обидел, давайте выстрелим по пуле каждый в воздух и салютом отметим примирение. А потом выпьем, как следует! Как вам мое предложение? Настоящее гусарское веселье!

— Нет, — сухо сказал граф.

— Что «нет»? — удивленно переспросил гвардеец, словно преграду увидел перед собой или шлагбаум пограничный.

— Какой «в воздух»? Стреляйте в себя.

— Вы серьезно, Иван Матвеевич?

— Более чем. За слова надо отвечать. Мы можем продолжить на свежем воздухе и рубиться на смерть. Конечно, после того как вы в себя выстрелите.

— Господа! — Подпоручик Вяземский больше не улыбался и смотрел на присутствующих. — Поймите меня правильно! Я не боюсь! Но разве, есть в этом смысл? Я же извинился! Иван Матвеевич, нам завтра в бой!

— Извинения не приняты, — сухо сказал граф.

Обер–офицер почесал нос, зажимая его между пальцами, и на правах старшего секунданта произнес:

— Боюсь, граф вам не засчитает выстрел в воздух.

— Почему?! Я же извинился!

— И, если вы не выстрелите в себя, вам все равно придется драться на саблях. Так, граф?

— Верно, — поручик кивнул головой.

— Тогда, — обер–офицер повернулся к подпоручику Вяземскому, — вы можете дальше раскручивать барабан и насчет десять выстрелить себе в ногу или в руку. Ранение будет засчитано и поединок будет проведен по всем правилам.

— Какая рука? Да, как мне в седле сидеть с перебитой ногой?

— Выстрела может и не быть, — обер–офицер пожал плечом, — и револьвер перейдет графу Суздалеву. Тогда мы можем говорить о примирении? — вопрос был задан поручику. Иван Матвеевич медленно кивнул.

— Начинаем отсчет.

— Господа? — протянул Вяземский. Картежники молчали.

— Раз!

— Да, Господи! — гусар крутанул барабан приставил револьвер к виску, и прежде, чем кто–либо успел что–то, спустил курок.

Раздался характерный щелчок спускового механизма и тут же грянул выстрел. Подпоручик Вяземский кулем свалился с венского стула, который так заботливо принес из соседнего кабинета, когда сидящих мест для партии в карты за столом не хватило.

— Доктора!

— Пригласите немедленно, доктора!