Золотое дно

Надо просверлить почти мгновенно, иначе вся установка может соскользнуть с куполообразной крыши.

Удача. Труба надежно входит в толстую броню. Это победа конструктора Керимовой. Она облегченно вытерла рукой глаза. У нее от напряжения показались слезы.

Зачавкали насосы, выкачивающие воду из буровой подводного дома. Толстая струя, похожая в свете прожектора на расплавленную сталь, хлестала за борт пловучего острова. Дом освобождался от воды.

Сквозь трубу опустили вниз трос с прибором, определяющим уровень воды в буровой. Уже можно готовить толовую шашку.

Заряд скользнул в трубу. Вот он уже дошел до устья скважины в буровой.

Нури дрожащими руками взял подрывную машинку.

Гасанов взмахнул рукой. Побежал по проводам ток. Электрозапал взорвал шашку.

Из воды показалась длинная труба с гигантским шлангом, подвешенным к подъемному крану. Она медленно выползала из глубины, словно чудовищная, исполинская змея.

Саида застыла у экрана локатора, где следила за поднимающимся подводным домом. Вот он остановился, затем неожиданно пошел вниз.

— Пустить снова насосы! — услышала она крик Ибрагима.

— Сколько метров осталось до поверхности? — спросил через репродуктор Рустамов. Он находился вместе с Гасановым в стеклянной будке командного мостика, похожей на толстый прозрачный цилиндр.

— Сто метров, — еще на пороге сообщил Нури, взбегая по лестнице к Рустамову.

Али Гусейнович удовлетворенно вздохнул:

— Ну как, Нури, поднимем? А?

К локатору подошла Мариам и стала рядом с Саидой, внимательно смотря из-за ее плеча на экран.

— Саида, джан, — вдруг обратилась она к ней, — твой аппарат и на поверхности воды может видеть металлические предметы?

Саида испытующе посмотрела на Мариам.

— Да, я тебя понимаю, но ты же знаешь, что шар из пластмассы…

Вероятно, скоро настанет утро. Гасанов боится взглянуть на стрелки часов, которые отмечают, сколько осталось человеку жить. Сколько еще у Васильева осталось в подводном доме глотков воздуха? Если до утра подводный дом не будет поднят, то…

Метнулся вверх прожектор. Осветил трубу с изогнувшимся шлангом, похожим на вопросительный знак. Труба наклонилась и с плеском упала в воду.

— Опять! — в отчаянии крикнул Гасанов и побежал вниз, прыгая через несколько ступенек по лестнице, ведущей из командной будки.

Наклонившись над бортом пловучего острова, стояли два мастера.

— Как и тогда, вниз пошел, — покачал головой Пахомов. — Не выдерживает труба, ломается…

— А может быть, ей поплавок дать? Легче будет, — заметил Керимов. — Надо поговорить с Ибрагимом Аббасовичем.

— Конечно, попробовать можно.

Пробовали всякие способы облегчения нагрузки на трубу.

Трудно было, но сделали. Работа пошла быстрее.

Светало… Розовым стал туман — цвета вишневого киселя с молоком.

Вот уже несколько часов Саида не отрывала взгляда от экрана локатора.

— Сколько еще осталось? — спросила Мариам.

— Тридцать метров… Но пойми — уже скоро утро. Подъем подводного дома продолжался.

* * *

Летели самолеты над Каспием. Плыли сквозь густой туман теплоходы, катера, танкеры. В их радиорубках стучали ключи радиостанций. На берегу работали радиомаяки и радиолокаторы. Все искали капитана подводного дома. Радисты вслушивались в сигналы Морзе с кораблей. Другие ловили радио с самолетов.

Агаев подошел к видеотелефону. На экране появилось изображение человека в очках, с седыми усами.

— Сколько квадратов уже обследовано? Докладывать мне каждый час!

Туман повис над морем. Он казался вязким, как трясина, будто потонули в нем и корабли и самолеты. Даже рев торпедных катеров становился глухим, как в вате.

Самолеты один за другим возвращались на аэродромы. Подплывали к берегу торпедные катера.

На танкере «Калтыш» у видеотелефона стоял Агаев.

— Ничего не обнаружено. Туман, — услышал он голос начальника Аэроклуба.

— Туман. Ничего не заметили, — докладывал ему человек в морской форме.

Туман, как дымовая завеса, окутал весь Каспий.

Глава тридцать первая В ЦИСТЕРНЕ

Васильев очнулся от оглушительного грохота. Ему казалось, что вновь он испытывает свой тяжелый танк, законченный в последний год войны. Так же гремят гусеницы. Мечется танк по оврагам, ломает деревья. Грохот, лязг железа. Душно…

Но что с ним было сегодня? Он помнит, как Синицкий потерял сознание. Помнит, как нехватало воздуха. Так же, как сейчас. Но что было потом?

Провал памяти. Он не может собраться с мыслями. Рвет на себе воротничок. Трудно дышать. Ему кажется, что он то опускается на дно, то снова взлетает куда-то вверх. Он почему-то был уверен, что стоит ему только вспомнить свои поступки, движения, мысли — все то, что происходило до того, как он потерял сознание, и тогда он будет спасен…

Он напрягает всю свою волю, и как бы в глубине его затуманенной памяти появляются отдельные картины.

Вот он сидит в кресле. Синицкий склонился рядом. Луч фонарика бежит по столу. Он освещает тонкую прозрачную вазу, веточку винограда. В тусклом свете фонарика она кажется золотистой, как будто в ней застыли частицы солнечных лучей. Он помнит, как невольная ярость овладела им. Там, наверху, солнце…