Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae

Первое время было плохо. Ужасно то есть было. Ощущение — будто лежишь в жуткой тесноте, в лепёшку раздавленный. На тебя не хватает пространства, вот буквально. На самом деле на тебя просто выделили слишком малую область данных. И немножко сжали. Ну то есть слегка заархивировали.

Сделать я ничего не мог. Не просто ничего, а ну вот вообще ничего, понимаете? Нет, не понимаете. В общем, не мог я ничего. Оставалось вертеть мысли в голове. И я заметил, что если думаю на определённые темы, мне становится немножко просторнее. Совсем чуть-чуть, но это чуть-чуть ощущалось очень остро.

В конце концов у меня образовалась пещерка, в которой я мог сидеть. А потом и стоять. Это когда я понял, в чём дело, и начал сочинять. Биотозе, оказывается, нравится литература. Даже самая простенькая. Особенно любовные романчики.

По этому поводу я вот что думаю. Биотоза — она в каком-то смысле баба. И на неё это действует. Тоже хочется ей большой любви и поцелуев. Хотя биотозу куда не целуй — везде жопа. Извини, конечно, за такое слово. Но ты же его знаешь, да? Ну вот и ладушки.

У меня сейчас так. Я как бы живу в своей старой квартире. Ну, почти. У меня там было две комнаты и кухня с сортиром, а здесь комната и кухня. Сортир мне не нужен. То есть холодильник и кофеварка у меня есть, но это так, видимость. В холодильник биотоза иногда чего-то подкидывает. Иногда печеньку, а иногда и куриную ножку. Но это так, в виде поощрения. А вот кофе я пью регулярно. И никаких проблем с сердцем, за неимением такового.

На вторую комнату я пока не наработал. Зато у меня здесь коврик, розовый плафон на потолке, румынская стенка, хрусталь, телевизор "Темп" под салфеткой. На нём вазочка, в ней пыль. Короче, восьмидесятые годы прошлого века. Ну да, они самые. Такая обстановка действует на меня успокаивающе.

За окном стена соседнего дома и всё время дождь. Биотозе почему-то проще делать дождь. Я хочу вечер тёплого августа и пейзаж, но она не хочет. А может, я ещё не накарябал столько.

Вот, кстати, думаю — может, слеш попробовать? Бабы слеш любят. Может, тогда она мне летний вечер сделает? Как думаешь?

Сам я тут очень условный. Тело — старую форму повторяет точно, но серого цвета и без органов внутри. По крайней мере, те его части, которые мне видны. Вот как ты сейчас примерно…

…я сказал — ты?

…ты?… а кто ты?

С кем я вообще разговариваю?!!

КТО ЗДЕСЬ???

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТЫЙ КЛЮЧИК, ЛИШНИЙ. О ТОМ, ЧЕГО НЕ НАДО

Читать по случаю обнаружения в тексте романа грамматической, синтаксической или фактической ошибки.

А знаете ли вы, что в каждом куске брюквы, в отдельно стоящем лютике или гелиотропе, даже в книжке Некрасова или распоряжениях Амана Тулеева можно найти сверкающую бесконечность смыслов?

Можно. Но не нужно. В смысле — искать их не нужно. И даже, пожалуй, не надобно.

И всего такого прочего — тоже не надобно. Или, проще говоря — не надо, безо всякого б "но".

Вот так и передайте куда следует: не — на — до. Именно так и передайте. Ре — фа — до, если трудно запомнить.

Хотя зачем это ре — фа — до? Совершенно низачем. И передавать тоже ничего никуда не следует. А то откуда-нибудь ещё возьмётся сверкающая бесконечность смыслов. А её — см. выше.

Хотя нет, и смотреть выше ни к чему. Не нужно этого.

Да и этот текст тоже лишний.

Ну его.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ КЛЮЧИК, ХОЛОДНЫЙ. СЦЕНА ИЗ ЛАПЛАНДСКОЙ ЖИЗНИ

Читать после Действия тридцать пятого Второй книги, но желательно не сразу, а припустив ещё действий парочку-троечку.

О туманы, о льды. О Зга! Ты уже и не зрима.

О, холод. Ты — ХладЪ! О, как больно кусаешь ты! А уже и не больно.

О Север, Север! — как мёртв, как пуст в своей мертвоте ты. А уже и не ты. Но — Смерть и Ничто. Ибо Воистину.

День начался во мгле и кончался во мгле. Сумерки навалились на пустынный берег, на чёрное и серое, на камень и лёд. С подветренной стороны камни поросли белым мхом, с наветренной — чернели голыми лбами, бодаться готовыми с ураганом сокрушительно-снежным.

Но не было урагана. Ни даже слабого ветра. Бессмысленно громоздились льды, разделённые туманом. Вдоль берегов неподвижно стояли они, льды, тускло мерцая гранями. Когда-то в них отражались звёзды или птицы. Но сейчас ни единой птицы не было над побережьем, и ни одной звезды.

Вдаль простиралась выморенная стужей ледяная равнина, изрезанная трещинами. Она была присыпана снегом — сухим и колючим, как лунная пыль.

На высоком торосе стоял лапландский жрец-пакощ Вездесос Окоронтий Тилипун Тепель-Тапель.