Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae

За долгую жизнь с Мстиславом Мануйловичем уже случалось всякое разное. Так что испугать одной этой мыслью его было проблематично. Чувство, которое его посетило, можно было бы назвать досадой. Если вдруг чего — а он так и не успел дочитать интереснейшие мемуары Абрикосова, не попробовал редкий белый чай, присланный его учеником из Китая, и не зашёл к Шварцеру. Остальное вроде бы в норме: все дела давно приведены в порядок, Зареме заплачено за полгода вперёд, всем прочим — включая Проционуса Команданте Зигера — займётся его ученик из адвокатской конторы, которому он когда-то хорошо подтянул юридический немецкий.

— Зигга, — громко позвал Сурин.

Проционус Команданте был воспитанным псом и хорошо понимал нюансы, особенно такие. Он немедленно бросил обнюхивание интереснейшего бордюрного камня, — на котором оставили важные сведения о себе юный йоркширский терьер, молодая пекинеска и пожилой коккер-спаниэль, — быстро подошёл и сел возле левой ноги.

Теперь оставалось только ждать. И надеяться не дождаться.

Человечка в синем пальто и шляпе-стетсоне он заметил не сразу, но как заметил — уже глаз не отводил. Тот шёл мимо вывесок и фонарей какой-то дурацкой походочкой. Нет, он не кривлялся, совсем наоборот — однако в его движениях была странная развязность, расхлябанность. Сурину вдруг подумалось, что так может ходить человек, уверенный, что его никто не видит. Или не замечает. Чужие взгляды дисциплинируют, но этот шёл так, будто их не было.

Когда человечек подошёл, Мстислав Мануйлович его разглядел в подробностях — и убедился, что этого типа он никогда в жизни не видел. Эту длинную физиономию с рыжими бровями и вислым носом, украшенную очками в мощной роговой оправе, он бы не забыл ни при каких обстоятельствах. Как и синее пальто, и шляпу-стетсон.

— Прошу, — сказал человечек вместо приветствия и выудил откуда-то длинную коричневую папиросу с золотым ободком.

Старик подумал пару мгновений — а точнее, прислушался ко внутренним ощущениям. Те молчали. Такого абсолютного, стопроцентного онемения внутреннего голоса Мстислав Мануйлович не припоминал с самых юных лет, до сорока. Чуйка обязательно ему что-нибудь да шептала — не всегда правильное, но всегда осмысленное. Но не здесь и не сейчас, нет.

Проционус Команданте Зигер тоже помалкивал. Обычно пёс сразу обозначал своё отношение к человеку — или лаял, или пачкал ему лапами брюки в попытке подлизаться. Но сейчас он сидел смирно и ел глазами хозяина.

Сурин взял сигарету. Закурил. Дым был вкусный и как-то очень подходил к погоде.

— Курить на холоде — последнее дело, — сказал незнакомец таким тоном, будто продолжал давно начатый разговор, — но эти вроде годятся. Ну да неважно. Давайте начнём. Зовите меня… ну, хотя бы Джо. И будем на "вы". Мне-то всё равно, но вас тыканье нервирует.

— Давайте сразу расставим точки над "ё", — сказал Мстислав Мануйлович, с удовольствием затягиваясь. — Я старый человек, мне вредно волноваться. Итак? Кто вы?

— Вы не поверите, но вообще-то я ваш сосед, — сказал рыжебровый. — Мы регулярно видимся. Вместе курим на лестничной площадке. Просто вы меня не помните. То есть забываете обо мне минут через десять. Как и все остальные. Люди не помнят меня, а земля не принимает моих следов. А если принимает, то следы оказываются не моими… Я не жалуюсь. В таком положении есть свои преимущества. Если вы примете моё предложение, то убедитесь в этом лично, — пообещал он. — Может, присядем? Скамейку не убрали, просто переставили. Два таджика в оранжевом, за пятьсот рублей. А поскольку я был рядом, никто и внимания не обратил. Пожалуйте сюда, — он показал взглядом на неприметное место возле стены офиса МТС.

Сурин сел. Пёс следовал за ним, как привязанный, и уселся слева, около хозяйской ноги.

— Кстати, в вашем доме безумно дорогие квартиры, — пожаловался рыжий. — Я на третьем этаже насилу купил. И это в доме без лифта. И место не самое козырное. Не Арбат, чай. Вы сколько с тех арбатских апартаментов имеете за съём?

— Во-первых, не арбатских, у меня квартира в Малом Кисловском, — заметил Сурин. — Во-вторых, там проживают очень приличные люди. В третьих — вы из ОБХСС?

— Теперь это называется ОБЭП, — сказал рыжий. — Нет, конечно, мне просто самому любопытно. Вы не возражаете, если я закурю? Вам не предлагаю, у вас режим. К тому же я помню ваш замечательный спич про следователя и "Беломор". Действительно, предложить папиросочку — это такой максимум советского гуманизма и сочувствия к жертве. "Я понимаю, что с вашей реакционной, мелкобуржуазной точки зрения вы ни в чём не виновны. Лично я считаю так же. Но социалистическое государство в моём лице считает иначе. Не стесняйтесь, берите, курите."

— Речь следователя Залмана, — вспомнил Мстислав Мануйлович. — Интеллигентнейший человек. Физическое воздействие применял только к реакционным классам. А со мной вёл разговоры о поэзии. У нас были довольно близкие представления о прекрасном. Поругались мы всего один раз. Из-за мидинеток.

— Из-за женщин? — рыжая бровь чуть приподнялась. — Ах, ну да, поэзия… "Брызнет утро вечное Парижа…"