Золотой ключ, или Похождения Буратины. Claviculae

— "Просвистит за стенкой качучу", — улыбнулся Сурин. — Нет, Полонскую я тогда вообще не знал. Мы поспорили насчёт Николая Степановича.

— "Моя любовь к тебе сейчас — слонёнок" — процитировал человек, называющий себя Джо. — "Чтоб в нос ему пускали дым сигары приказчики под хохот мидинеток". Оно?

— Разумеется. Залман считал, что тут заимствование у Бодлера. Из "Альбатроса". Где над альбатросом издеваются матросы.

— "Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим, тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним" — вспомнил рыжий. — Да, похоже.

— Это Вильгельм Вениаминович покойный переводил, — строго сказал старик. — А я говорю о Бодлере. У него — "l'un agace son bec avec un brule-gueule". Brule-gueule — это не "горелое горло", а такая короткая трубка, у нас их носогрейками звали. И в тексте ясно сказано, что матрос донимает этой трубкой птицу, раздражает его клюв — son bec, посредством этой трубки — avec. Но нигде не сказано, что он дымит ему в нос! И вообще, влияние Бодлера на Николая Степановича чрезвычайно переоценивают. Вот за эти-то самые слова Залман меня сунул в карцер. Я его в чём-то понимаю. Просто он не знал, что меня сложно напугать карцером. И вообще физическим насилием.

— Вы об этом упоминали, — рыжий выпустил струйку дыма, растворившуюся в воздухе без следа. — Вчера вечером. Когда мы планировали этот разговор.

— Вот как? И зачем тогда понадобилось это представление? — старик покосился на рыжего.

— Это не мне, а вам понадобилось, — человек, называющий себя Джо, чуть приподнялся, устраиваясь на скамейке поудобнее. — Видите ли. Мы обо всём договорились, даже об оплате. Но вы потребовали, чтобы я переиграл сюжет встречи, так как вам не понравилось её начало. В самом деле, оно не очень удалось. Простите меня, Мстислав Мануйлович, но у меня не было выбора. Вы категорически не хотели меня выслушать, и мне пришлось… Нет-нет, ничего такого. Просто некрасивая сцена. Пистолет, конечно, был лишним. Но вы не пускали меня в квартиру. А потом — на кухню.

— Я никого не пускаю к себе на кухню, — сказал Мстислав Мануйлович.

— Меня пускали, и даже без пистолета. Несколько раз. Я вам иногда нравлюсь как собеседник, и вы делаете исключение. Просто не в тот день. Но я и не хотел понравиться. А так — бывал я в вашем тайном святилище, бывал-с. Если не верите: у вас на полке для специй стоит Кант на немецком и рядом Лимонов. У Канта вид, будто он сидит в набитом троллейбусе рядом с пьяным мужиком. Морщит переплёт и всё пытается отодвинуться подальше от соседа. А Эдуард Вениаминович на него заваливается, заваливается… Под ножкой кухонного стола у вас "Прометей" Вячеслава Иванова девятнадцатого года, издательство "Алконост". Вы говорили, что Вячеслава Иванова цените, но не любите, а эта книжка идеально компенсирует дефект ножки. Это правда: стол стоит как влитой. На радиоприёмнике у вас лежит ракушка-каури и советские двадцать копеек тысяча девятьсот шестьдесят первого года, аверсом вверх. Как вы мне любезно сообщили, монета изготовлена из медно-никелевого сплава "нейзильбер". Пятьдесят восемь процентов меди, тридцать — цинк, остальное никель. Хватит?

— Хватит меня интриговать, — Сурин почесал лоб. — Кто вы такой и что вам надо?

— Я меньше чем никто, — рыжий криво ухмыльнулся. — Вдохните глубже, сейчас вы услышите то, что может удивить… У меня отрицательный статус в земной тентуре.

— Вы хотите сказать, нулевой? — очень ровным голосом уточнил Мстислав Мануйлович.

— Нет, именно отрицательный. Нулевой может быть у мёртвого, но его хотя бы помнят. У меня же в глобалке проставлен именно минус. Поэтому моё участие в этой жизни затирается быстрее, чем жизнь движется. Очень интересно это выглядит — с моей стороны, конечно. Я это называю лост-эффектом. Именно lost. Точное слово. Меня помнят, только пока я рядом и активно обращаю на себя внимание. В пределах видимости и слышимости. Недолгое отсутствие — и всё.

— Вас так наказали? — удивился Сурин. — Никогда не слышал ни о чём подобном.

— У меня особый случай. Я узнал кое-что, чего нам знать не полагается. Не так, как обычно. Не охотился за тайнами, не нарушал запретов… Чисто научным способом.

— Это невозможно. Они контролируют земную науку. Полностью, — сказал старик.

— Ну, теперь-то я в курсе. Но тогда Они допустили малюсенькую ошибочку. Оставили щёлочку. И так уж оказалось, что я… даже не я один… в неё влезли. Точнее, успел влезть только я. Остальных отшили на подступах. Щёлочку закрыли. А меня вот оставили в таком виде. Из каких-то своих соображений. Хотел бы я знать, из каких именно.

— И вы рассчитываете на мою помощь в этом вопросе? — Сурин посмотрел на собеседника скептически.