Золотой конь Митридата

— Иногда получаю. — Лаодика усмехнулась. — Мне повезло, что я умею читать между строк. Сестра пишет, что все в порядке, но на самом деле это не так. Я знаю нашу Лаодику, она властная и жестокая. И ни перед чем не остановится, чтобы оказаться на троне в одиночестве. — Она резко поднялась, отряхнув хитон: — А теперь нам пора. Уже жгут костры. Сейчас будут приносить жертву Дионису.

Снова взявшись за руки, они побежали на площадь, где готовили к жертвоприношению несколько тучных коров.

Дивноморск, 2017

Доктор исторических наук профессор Александр Борисович Зенин жил в пятиэтажном доме сталинской постройки на втором этаже, в большой трехкомнатной квартире в полном одиночестве. Когда-то у него была жена, но она сбежала с бравым офицером флота, потому что не могла смириться с теми копейками, которые приносил домой простой преподаватель университета. Друзья и коллеги профессора говорили: она хотела красивой жизни, причем сразу, и не слушала тех, кто прочил ее мужу блестящее будущее. По ее мнению, до этого будущего еще нужно было дожить. А зачем тратить лучшие годы жизни на прозябание в однокомнатной малосемейке, перебиваясь с хлеба на квас? Офицер сразу обрушил на нее любовь и деньги, вдобавок эта сногсшибательная форма моряка, делавшая красавцем даже невзрачного мужичонку! Молодой ученый горевал довольно долго, лет пять, но потом углубился в науку, защитил сначала кандидатскую, потом докторскую. Больше он не посмотрел ни на одну женщину, хотя кандидатки на роль профессорши буквально осаждали его. Сначала поговаривали, что Зенин однолюб, что он никак не может забыть первую жену, однако когда та явилась с покаянием (офицер оказался довольно влюбчивым и нежадным на подарки любовницам), профессор даже не стал с ней общаться — прогнал. Злые языки сразу понесли по вузу другую новость: он гомосексуалист. Хорошо знавшие Зенина смеялись, да и сам он был не прочь иногда пошутить на эту тему.

Свою бывшую студентку профессор встретил приветливо, пригласил в комнату, усадил на диван и захлопал руками:

— Ба-ба-ба, как говаривал старина Ноздрев из гоголевского романа, кого я вижу! Ларочка Евсеева собственной персоной.

— Я самая, Евсеева-Красовская, — Лариса искренне обняла старика. Она не могла найти слов для продолжения беседы. Получалось некрасиво. Он в свое время столько сделал для нее, старался, чтобы она осталась на кафедре, однако Стас разрушил все ее планы. Профессор угадал, о чем она думала, и сам понесся ей навстречу.

— Так что же тебя ко мне привело, Ларочка? — поинтересовался старик, пристально взглянув на нее. — Признайся, что-то из ряда вон выходящее. Ты была моей любимой студенткой, но когда вышла замуж, оказалась потерянной для истории. Никогда не думал, что Стас заставит тебя сидеть в четырех стенах. — Он вздохнул. — Впрочем, какая теперь разница. Стаса я тоже очень любил — не то что его приятеля Генку Быстрова, случайного человека на факультете, — и до сих пор не могу прийти в себя после известия о его смерти. Извини, что не был на похоронах… Это выше моих сил. — Старик пожевал тонкими фиолетовыми губами. — Так что же привело тебя сюда?

Женщина молча протянула ему документ и записку. Профессор внимательно посмотрел на непонятные буквы, потом углубился в чтение. Худые руки с длинными нервными пальцами теребили роговую оправу очков.

— Интересно, весьма интересно, — провозгласил он, бросив на посетительницу быстрый взгляд. — Судя по всему, это писал Стас. Я помню его почерк. Значит, он зашифровал содержание документа, и ты хочешь спросить меня, о чем идет речь, верно?

Лариса замялась и кивнула:

— Видите ли… Это конфиденциально.

Александр Борисович замахал руками, перебив ее:

— Ларочка, я все понимаю. В наше время можно довериться разве только самому себе, да и то не каждый день. Но я буду нем как рыба. И муженек твой предупредил — NEMO.

Красовской стало стыдно.

— Я вовсе не… — начала она, но профессор снова ее перебил:

— Все, проехали. Я так уважаю вашу семью, что даже не стану спрашивать, почему Стас не поделился с тобой находкой этого артефакта. Ведь не поделился, правда? Что это артефакт, сомневаться не приходится. — Он взял лупу, мирно покоившуюся на письменном столе, и внимательно изучил документ. — Подлинный пергамент. Прекрасно выделанная кожа. Разумеется, лучше было бы провести экспертизу, но я и без нее скажу: ему около двух тысяч лет. Надписи сделаны на древнегреческом. Значит, ты еще не забыла, что в нашем университете я являюсь единственным специалистом по древним языкам?