Золотой корсар

Секретарь судя никогда не говорил ни с Франческо, ни с каким-либо другим королем; стоило ему подумать о том, что вскоре придется предстать перед его величеством, — и сердце его начинало стучать не хуже молота; кроме того, он испытывал вполне объяснимое беспокойство.

Как воспримут во дворце донос, столь серьезный и компрометирующий?

Примет ли его сам король, или ему удастся переговорить лишь с каким-нибудь придворным честолюбцем, который пожелает использовать столь ценную информацию в собственных корыстных целях?

Такие мысли крутились у него в голове, когда он заметил вышедшего в прихожую метра Вендрамина, который, не без тревоги, спрашивал себя, что делает во дворце этот встречавшийся ему в тюрьме малый.

— А, синьор секретарь суда, — сказал он, — как приятно вновь вас видеть!

Секретарь узнал капуцина, или, по крайней мере, решил, что узнал, но слова не шли ему на язык.

Совершенно ошеломленный, с открытым ртом, он смотрел на монаха и не знал, что сказать; увидеть священника во дворце он явно не ожидал.

— Уж не привел ли вас сюда, случаем, тот же повод, что и меня? — тонко спросил Вендрамин.

Секретарь задумался.

«А вдруг ему стало известно то же, что и мне, и он опередил меня в моих намерениях?»

Он слегка побледнел.

— А по какой причине здесь вы, преподобный отец? — спросил он. — Просветите меня. Если окажется, что мы здесь по одному и тому же делу, я вам это скажу.

— Гм, — пробормотал Вендрамин. — Дело серьезное, и я не думаю, что вправе посвящать вас в него.

Секретарь вздрогнул.

«Серьезное! — подумал он. — Значит, он обо всем догадался!»

Вендрамин продолжал:

— Тем не менее я могу дать вам небольшую подсказку; это касается маркизы.

— Ах! Боже мой!

— И пытки!

— Дева Мария! И я здесь по той же причине!

— Так вы, приятель, хотели разоблачить весь этот фарс?

— Да, преподобный отец, но вы меня опередили.

Вендрамин осмотрелся кругом; в прихожей никого не было.

Снаружи, за дверью, находились постовой швейцарец и дежурный секретарь.

Прислонившись спиной к стене и навалившись на тяжелую алебарду, швейцарец спал. Что до секретаря, то, развалившись в кресле, он дремал; до Вендрамина доносился его храп, — так обычно храпят люди, пытающиеся справиться с сонливостью.

Решившись, Вендрамин начал копаться в складках своего платья.

Секретарь суда заметил его жест и, не зная как интерпретировать молчание преподобного отца и его поведение, обеспокоенно спросил:

— Что вы задумали?

Рука Вендрамина уже нащупала кинжал, и с видом человека, желающего сделать серьезное признание, он поманил собеседника пальцем.

Секретарь наклонил голову.

— Отойдем в сторонку, — сказал Вендрамин.

И он увлек секретаря под люстру.

То был один из тех осветительных приборов, что весом своим способны раздавить человека; Вендрамин подвел секретаря под острый шпиль, коим оканчивалось эта громадная штуковина из стекла и меди, и промолвил:

— Я хотел вам сказать, что вы глупец.

И, так как секретарь продолжал смотреть на него непонимающими глазами, Вендрамин резко выбросил руку вперед и схватил его за горло.

Писарь не успел даже вскрикнуть.

Взмахнув другой рукой, Вендрамин размозжил голову несчастного доносчика рукоятью кинжала, а затем со всей силы потянул на себя люстру.

Цепи, поддерживавшие светильник, не выдержали, и вся эта груда гирлянд, стекла, металла и свечей с оглушительным грохотом рухнула на паркет.

Вендрамин выгнул спину дугой, и весь удар пришелся на него.

Но великан был столь силен, что, обрушившись на него, подобная ноша заставила его лишь присесть, и теперь он держал ее на своих плечах.

Рядом, мертвый, лежал секретарь суда, сам же Вендрамин получил лишь незначительные царапины.

Он завопил во все горло, но пользы это не принесло.

Разбуженный грохотом, швейцарец внезапно закричал:

— В ружье!

Похватав алебарды, постовые поспешили на крик.

Вокруг упавшей люстры, как безумный, уже суетился секретарь королевской канцелярии.

Зажав в руке шпагу — он жил в постоянном страхе заговоров, — в прихожую выскочил король; следом, размахивая револьвером, выбежал Луиджи.

Со всех сторон к месту происшествия бежали лакеи и богатые вельможи, субретки и придворные дамы, чиновники и офицеры, даже сама королева, словом — все обитатели дворца.

Тело секретаря суда, легкое, как перышко, подняли и унесли.

Вендрамин издавал стоны, от которых тряслись стены; в прихожей стоял адский шум.

Мгновенно оценив обстановку, король Франческо воскликнул:

— Черт побери! Столько шума из-за такого пустяка!.. Всего-то и случилось, что придавило какого-то секретаря суда! Главное — преподобный отец жив! Случись обратное, я был бы весьма опечален; но эти писаки не стоят того, чтобы весь дворец из-за них стоял на ушах, и даже королева проявляла беспокойство… Расходитесь, господа, идите спать.

И, повернувшись к королеве, он промолвил:

— Спокойной ночи, сударыня.

Король пребывал не в лучшем расположении духа; трусом он не был, но все эти крики немало его перепугали.

Вендрамин продолжал орать во всю глотку.

— Прошу вас, преподобный отец, — сказал Франческо, находя выход своему гневу, — замолчите. От ваших воплей у меня лопаются перепонки.