Золотой скарабей

Жильбер, конечно, прочитал письмо и, потрясая большой взлохмаченной головой, не менее часа ругал юношу за легкомыслие: «Мы едем учиться свободе, демократии, а вы, Поль, как вы можете? У нас есть один путь. Вы будете в числе нескольких русских господ, которые повернут вашу несчастную Россию на путь прогресса!» В минувшем году Жильбер с Полем совершили путешествие на Урал, и Ромм пришел в ужас от общественных порядков России.

Воронихин не слушал красноречивого Жильбера, не придавал значения тому, что тот говорил, а зря…

Остановились в трактире около Вены. Беседовали у камина, перебирая события.

Не успели обосноваться, как Лизу обокрали. Ночью в окна по стеблям хмеля залезли жулики и украли драгоценности. Месье Ромм горячился:

– И как вы думаете, кем оказался тот мошенник? Представьте – помощником суконщика, представителем третьего сословия! Он оправдывался: мол, читал философов, а они писали, что люди должны быть равны и, значит… надо грабить богатых! Каков?

– Мошенником может быть любой, – рассуждал Григорий, – из третьего сословия, из бедняков и даже шляхтич. Только знатные особы не имеют на это права.

– Философы тоже не могут стать мошенниками, – негромко проговорил Павел. – Они создают учение о равенстве – ведь каждый человек рождается свободным и имеет право на равенство.

– На равенство? – усмехнулся Григорий. – Милый Поль! А отчего, скажи, один человек готов с утра до вечера слушать музыку, сочинять, а другой только пьет пиво?! Какое тут равенство?

– Но разве виноват человек, которому с детства не давали слушать музыку? Который не слыхал о твоей виолончели или флейте?

– Конечно, они не виноваты, и по-то-му, дорогой братец, надлежит нашему сословию – да, да, непременно – постепенно учить, распространять культуру среди простолюдинов. Это забота элиты!

– Но откуда взялась эта элита? Разве мы с тобой сделали что-нибудь, чтобы попасть в нее? Только наши предки!

– Да! И нам следует благодарить отцов, быть добродетельными и по мере сил распространять образование, культуру… Вспомни, что сказано в «Письмовнике»: «Добродетельный человек есть в рассуждении своего Отечества, подобно как луна в рассуждении ночи, – она, выходя из тьмы, дает сияние, коего б не было без ее заслуг». Слышишь? Мы – свет луны, дающий ночи простор!

Андрей молчал – хотя у него было более всего поводов для мыслей о свободе…

В гостинице, где они остановились, чувствовалась близость музыкальной Вены. Григория переполняло чувство правоты, он порывисто вскочил и схватил лежавшую в углу виолончель. Резко повернулся, хотел что-то сказать – и вдруг запнулся, не сдержав чувств, поскользнулся на паркете, виолончель выскочила из его рук и упала. Струны жалобно звякнули, Григорий, схватившись за голову, с ужасом увидел лопнувшие струны.

…На следующий день русский посол в Вене со своим семейством и его гости были приглашены в королевский дворец Хофбург. Ждали Моцарта! Братья с особым тщанием одевались: шейный платок, черный сюртук, изящная трость, модные туфли с серебряными пряжками. Андрэ не узнать: оказалось, что он может быть щеголеват и причесан у куафера.

Зала блистала позолотой, горели тысячи свечей. На маленьких диванах и креслицах расположились высокопоставленные господа, нарядные дамы. Братья Строгановы примолкли, оглядывая прекрасные, в блеклых тонах гобелены, дам с невиданными прическами – на головах у них высились сооружения, напоминавшие то корабль, то фантастическую птицу.

Здесь была и знаменитая Наталья Петровна, княгиня Голицына (будущий прототип пушкинской «пиковой дамы»), и ее дочь Софи. Суровая, властная, усатая старуха – и Сонечка, похожая на лепесток, упавший с засыхающего дерева. Наталья Петровна сидела прямо, в первых креслах, с открытой грудью, увешанной бриллиантами.

Павлуше понравилась Софи, но он старался не оборачиваться в ее сторону, хотя это ему давалось с трудом. Григорий не отводил глаз от дверей. Когда высокая дверь распахнулась – вбежал Моцарт! Буквально влетел. Ладный, невысокий, стремительный, он одним движением отбросил края камзола, откинул голову в белом парике, потом склонился к клавесину и медленно положил руки на клавиши.

Павел незаметно обернулся – и встретил взгляд Софи. Она была в маленьком белом парике, с жемчугом на шее, в серебристом платье с детским декольте. Глаза ее потупились.

Андрей не видел никого, кроме Моцарта, его рук, с первой же ноты он был захвачен музыкой. Это была ре-минорная «Соната-фантазия». Осторожно, крадучись, левая рука Моцарта поднималась ко второй, третьей октаве, звук все более набирал силу. Потом – тише, еще тише, пальцы остановились в задумчивости. Долгая пауза заставила замереть в непонятном предвкушении: что дальше? И вдруг – искрометное арпеджио, а следом такое душераздирающее анданте…